Осколки разбитой мечты

Название: Осколки разбитой мечты
Автор: Шион-Они
Фендом: Saya no Uta
Пейринг: Фуминори Сакисакэ/Сайя
Рейтинг: PG 13
Жанр: Гет, Ангст, Драма
Предупреждение: Смерть основного персонажа, Насилие, Ксенофилия, Смерть второстепенного персонажа
Размер: Мини, 4 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Монстру не место среди людей. Монстр не в праве любить человека.

Она не может дать определение своим мыслям и ощущениям, когда просыпается в странном, незнакомом месте, как не может определить и то, кем же является она сама. Впрочем, это не особо её волнует. Кто-то смотрит на неё, стоя совсем рядом, но она не знает, что именно выражает взгляд этого кого-то, как не знает и что такое взгляд.

Пустота и пространство объятое туманом неизвестности — наверное, такие чувства живые создания испытывают, появляясь на свет.

Информация постепенно вливается в неё, и она жадно вбирает в себя данные, словно путник, мучимый жаждой и наконец добравшийся до долгожданного источника. Множество знаний, вызывающих яркий интерес, проникают в неё, даря ощущение жизни. Масахико Оюгай, человек, что привёл её в этот мир, кажется, также одержим жаждой познания, и вскоре она понимает, что наибольший интерес в нём вызывает она сама.

Факт её принадлежности к не человеческой расе не вызывает удивления. Это всего лишь данность, которую она равнодушно принимает, как и то, что она особь женского пола, о чём ей сообщают пока ещё не совсем ясные инстинкты.

Оюгай изучает её, обучая всему, что известно людям, пока она изучает его и постепенно познаёт человеческий мир. Масахико добр к ней, но в то же время всегда настороже. Она понимает причину его отдалённости, но почему-то это знание, пришедшее также, возможно, инстинктивно, вызывает странную, негативную реакцию.

Чувства. Она узнаёт о них, когда читает человеческие книги, прекрасные романтические истории о том, что люди зовут любовью. Листая щупальцами страницы, вчитываясь в строки, она словно переносится в эти выдуманные миры, такие яркие и радужные, что хочется навсегда в них остаться.

Одна история вызывает негативную реакцию, которую теперь она может охарактеризовать как «боль» или «грусть». История о человеке, полюбившем монстра. Эта сказка настолько далека от действительности, что поверить в подобное просто невозможно, но у людей очень богатая фантазия.

Но она не понимает, почему её щупальца дрожали, когда она листала страницы этой нелепой книги, и что за странные капли влаги текли из её глаз?

Масахико смотрит на неё с удивлением, словно видит нечто нереальное, но вскоре его лицо озаряется мягкой улыбкой: «Это слёзы,» — отвечает он, когда она спрашивает, что с ней происходит. «Ты плачешь. Совсем как человек.» Он протягивает руку, но так и не решается дотронуться. Структура её тела отличается от человеческой, и её формы слишком необычны даже для такого, как Масахико Оюгай. Она знает, что Оюгай хорошо к ней относится, но для человека естественно испытывать омерзение при виде её тела.

В этот день он дарит ей имя. «Сайя». И с этим подарком он словно признаёт в ней личность.

Когда Оюгай внезапно исчезает, на миг проскальзывает неприятная мысль, что он бросил её, но после она понимает, что эта идея далека от правды.

Сайя впервые выходит в человеческий мир, что долгое время до этого разжигал её любопытство. Этот мир, описанный в множестве книг, должно быть, так прекрасен, фантазирует она. Но глазам её предстаёт лишь бесконечная холодная пустыня, так непохожая на мир в придуманных историях. Это мир для людей, и всё в нём соответствует представителям этой расы. Таким, как Сайя тут не место.

Сайя впервые задаёт себе вопрос: зачем она здесь? Где мир, откуда она родом? Если Масахико Оюгай привёл её в эту реальность, значит, он может и вернуть её обратно, с другой стороны, у всего есть причины, значит, и в этом мире она появилась с определённой задачей. Инстинкты подсказывают, что задача её — превратить пустыню в цветущий сад, прекрасный мир, где лишнее звено станет частью общей картины. Но она впервые противится своим инстинктам.

Никто не полюбит чудовище, а создавать новый мир в оплоте равнодушия, всё равно что пускать в землю гнилые ростки.

Страх в глазах людей и отчаянный безумный крик, срывающийся всякий раз с их губ, когда они видят её, лишь подтверждают её мысли. Сайя не верит, что найдёт Оюгая в этой больнице, но другого места, куда она могла бы пойти, нет, и она продолжает искать, издали наблюдая за людьми, скрываясь от них, лишь по ночам позволяя себе покинуть убежище.

Люди боятся того, что слишком далеко от их понимания. Люди боятся того, чья форма слишком не похожа на их собственную. Как и все живые существа, люди ведомы инстинктом самосохранения, и этот страх — лишь воплощение подсознательных реакций организма. Сайя понимает это, но почему-то знание очевидных фактов не облегчает тяжесть, подобную громадной каменной плите, медленно раздавливающей внутренний орган, что заменяет ей сердце.

Сайя не верит, когда человек, к которому она приходит очередной ночью, говорит с ней без толики тревоги в голосе, и совсем удивляется, когда он просит подержать его за руку. Может, это мираж или шутка? Но никто из людей не смог бы так пошутить над ней. Никто из людей, кроме Масахико Оюгая, так и не смог даже заговорить с ней.

— Ты странный, — признаётся она, но подползает ближе, оставляя на полу дорожку тёмно-зелёной слизи, и нерешительно протягивает ему щупальце.

И парень осторожно сжимает его чуть подрагивающей рукой, словно спасительную нить. Без отвращения, без страха, держит её щупальце в своей руке и благодарно улыбается. Оцепенение мурашками проходит по телу, и Сайя не может произнести ни слова. Впервые она ощущает тепло человеческой руки.

Что-то меняется в ней после встречи с этим чудаком, словно внутри загорается яркий свет, зовущийся надеждой. И каждую ночь проводя за разговорами с ним, она понимает, что чувство, гнетущее её на протяжении всего этого времени, звалось одиночеством. Этот парень тоже был одинок, неожиданно вырван из некогда привычной ему реальности, и оставлен в мире, больше напоминающем ночной кошмар. Сайя думает, что теперь они смогут вырвать друг друга из цепких лап жестокой реальности, смогут освободиться от одиночества, но и эта идея кажется слишком зыбкой, как и предложение юноши остаться с ним, такое настойчивое, больше напоминающее отчаянную мольбу. Но она принимает его просьбу, не желая отпускать тонкую нить надежды, что, казалось, готова порваться от случайного неловкого касания.

Когда он обнимает её, безмолвно проливая слёзы благодарности, прижимает к себе, осторожно, словно боясь испугать таким внезапным взрывом эмоций, Сайя боится, что открыв глаза, вновь окажется в холодной пустыне. Боится, что происходящее окажется лишь сном, ведь это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Не может человек обнимать её, чудовище, чей вид вызывает лишь с ума сводящий ужас. Она нерешительно обвивает щупальца вокруг него, стараясь не сжимать их слишком сильно, помня насколько люди хрупки в отличии от неё.

— Мне правда можно остаться?

Его жизнь — руины.

Лишь в ней он видит своё спасение, единственное светлое, что осталось в его болезненном существовании и в этом мире, что теперь предстаёт перед ним в виде зловонной груды гниющего мяса. Сайя не понимает, как может он благодарить её? Ведь это именно он её спас.

Фуминори любит её. Это неоспоримый факт, в котором Сайя ни разу не усомнилась с тех пор, как согласилась быть с ним. В реальности, открытой его искажённому взгляду, она не монстр, а прекрасная девушка, потому лишь он касается её без отвращения, потому целует и дарит некогда неведомые чувства её душе, пока его собственная душа разваливается на части, медленно разлагаясь. Любить, значит, делать всё для счастья дорогого человека, вносить свет в его жизнь, но Сайя видит, что её любовь затопляет всё вокруг единственного, кто принял её, бесконечной тьмой. Они медленно тонут в чёрном болоте, постепенно опускаясь ко дну. Но ведь это нормально, ведь связавшийся с чудовищем и сам станет монстром.

Когда Фуминори впервые с удовольствием пробует человеческую плоть, отмечая, сколь великолепен её вкус, противоречивые чувства бьются в Сайе. Она счастлива, что теперь может наконец не скрываясь есть вместе с любимым, может приготовить ему что-то действительно вкусное, и в то же время в смятении: нормально ли для человека поедать себе подобных?

Ещё не поздно спасти его от того, кем он стал. Но стоит представить, как его лицо исказится в ужасе при виде неё, когда он увидит её истинный облик, как становится тошно.

Монстру не место среди людей. Монстр не в праве любить человека.

Эти дни, казавшиеся моментами из книг, которые раньше она взахлёб читала, — прекрасные в своей непосредственности и такой непривычной теплоте, — могут остаться лишь воспоминаниями, что после медленно убьют. Но кем она будет, если лишит любимого выбора? Если не даст ему возможность вернуться к прежней, нормальной жизни.

Сайя догадывается, каким будет его ответ. Но парень не перестаёт удивлять её своей непредсказуемостью. Он выбирает её, навсегда отринув свою прошлую жизнь и всё, чем дорожил прежде.

Переступив черту, обратно нет возврата.

Алый. Цвет предзакатного неба. Цвет прекрасных ядовитых кладбищенских цветков ликориса. Цвет любви и страсти, что поглотила двоих, дав одной надежду, и отняв у другого человечность.

Грохот выстрела оглушает, и резкая боль проносится по телу Сайи, когда женщина, пришедшая вместе с Коджи в их с Фуминори временное убежище, стреляет в неё. Эта рана — ничто: плоть быстро срастается, регенерируя почти сразу. Но когда Тоно бросает в неё открытый термос с жидким азотом, медленно замораживающим, пригвождая к полу и заставляя судорожно дрожать от холода, ледяными иглами пронзающего тело, она понимает, что не сможет выбраться из этой ловушки, не сможет помочь любимому, с отчаянным криком, держа в руках топор, несущегося к Тамбо Рёко. Сайя не успевает ничего предпринять, когда женщина снова стреляет в неё и сносит одним мощным выстрелом дробовика часть её замороженного азотом тела. Сайя не успевает осознать произошедшее, и лишь белый туман, стелющийся перед глазами, напоминает тот самый миг, когда она впервые очнулась в этом мире, в лаборатории Оюгая.

Алый. Цвет крови, тёмным пятном расползающейся по грязному плиточному полу из разрубленной головы Сакисакэ и мёртвого тела Рёко.

Боль. Сайя узнала это чувство, когда пришла в человеческий мир. Такое острое. Невыносимое в своей бесконечности. Она бы закричала или забилась в истерике, если б на то остались силы, впрочем, и это было бессмысленно. Слёзы не возвращают к жизни.

Пожалуй, Сайя даже рада, что и ей самой недолго осталось. Такие раны даже с её регенерацией невозможно исцелить. Пульсирующая боль проходит по телу, заглушая боль от ударов стальной трубой, щедро сыплющихся на неё от бывшего друга Фуминори, пытающегося окончательно уничтожить её, монстра, настойчиво ползущего из последних сил к мёртвому телу любимого. Если б она могла обернуть время вспять, если б могла уберечь самое дорогое, что было в её короткой и, казалось, бессмысленной жизни, то уничтожила бы всё что угодно ради их будущего, ради светлого, цветущего мира лишь для них двоих, где не было бы места людям, отвергающим всё выходящее за рамки их понимания.

Коджи пытается отогнать её от трупа Фуминори, продолжая неистово избивать трубой её изувеченную, омерзительную для его человеческого взгляда плоть.

Разве не всегда люди обходятся так с чудовищами? Разве не всегда люди пытаются стереть эдакую аномалию прокравшуюся в их привычный мир?

Не всегда. Сайя помнит тёплую улыбку Фуминори, его добрый взгляд, и как он нежно обнял её, даже когда узнал, что она не человек.

Коснувшись щупальцем его запачканной кровью щеки, она подползает ещё ближе, игнорируя яростные удары трубы, разрывающие в клочья её тело, уже не способное восстановиться, и ложится рядом с любимым, накрыв его ослабшим щупальцем, как в моменты, когда они засыпали в объятиях друг друга.

Сайя закрывает глаза. Ей хочется верить, что хотя бы в этом бесконечном сне они с Фуминори встретятся снова, в мире, где не будет разницы, человек ты или монстр, в мире, где им обоим найдётся место.

@темы: saya no uta, фанфикшн

---

Заклятый друг

Название: Заклятый друг
Автор: Шион-Они
Фендом: Saya no Uta
Пейринг: Коджи Тоно/Фуминори Сакисакэ
Рейтинг: NC 17
Жанр: Слэш, Драма, Даркфик
Предупреждение: Смерть основного персонажа, ООС, Насилие, Изнасилование, Кинк, Смена сущности, Элементы гета
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Безудержный гнев смешался с похотью, подавляемой на протяжении долгого времени, и сейчас, возможно, был лучший и единственный шанс выпустить эти чувства наружу и осуществить своё давнее порочное желание, а также заставить Фуминори ответить за всё, что он натворил. Да, верно, это будет всего лишь наказанием, ведь его заклятый друг заслужил такое обращение своими непростительными действиями.

Есть рамки, за которые людям недозволенно переходить. Общество создало нормы, благодаря которым может поддерживаться порядок, и эти нормы нельзя нарушать, иначе весь мир захлестнёт хаос. По крайней мере, Тоно Коджи всегда придерживался таких взглядов.

Добропорядочный гражданин. Примерный студент. Верный друг. Такие привычные и вместе с тем сковывающие роли.

Он понял, что перешёл черту, уже когда осознал свои чувства, лишь самоконтролем спасая себя от непоправимой ошибки. Гомосексуализм всегда осуждался обществом, и если бы люди узнали о его влечении к своему лучшему другу, это нанесло бы ощутимый ущерб его репутации и могло разом перечеркнуть прежде размеренную, почти лишённую забот жизнь. Лучшим способом уберечь своё спокойствие, было найти девушку и избавиться от мешающей влюблённости, что он и сделал, вернув свою жизнь в прежнее русло.

Влечение к Фуминори было неправильным, недопустимым чувством, от которого Тоно с трудом избавился. Но парень продолжал вносить штрихи ненормальности в жизнь Коджи, словно намеренно подтачивая его изнутри. И неожиданные перемены в поведении Фуминори после его выписки из больницы, приводили Коджи в смятение и растерянность. Его отчуждение, леденящий душу холод, такая внезапная, явная ненависть не только к друзьям, но и, словно бы, ко всем людям. Этот парень казался пугающим незнакомцем, натянувшим личину его лучшего друга.

Тоно не хотел признавать, но и не мог отделаться от подозрения, что и внезапное исчезновение Оми могло быть как-то связано с Фуминори. Раньше подобные предположения показались бы ему полной нелепицей и он лишь посмеялся бы над собой, но после увиденного в доме Оюгая, все события складывались перед ним в непонятную, но тревожную мозаику, в которой его некогда лучший друг был главной деталью.

Но зачем Сакисакэ позвал его в это уединённое место в горах? Он действительно рассчитывал встретиться в этой горной хижине с профессором Оюгаем или же у поездки была совсем другая причина? «Оно далеко от любопытных глаз» — вспомнились ему слова Фуминори. Что-то подсказывало Коджи, что он зря согласился поехать сюда, и стоило вспомнить таинственную улыбку Фуминори, как неясная тревога всё сильнее просачивалась в сердце, вызывая желание тут же сесть за руль своего аккорда и покинуть это место. Лишь приобретённая с годами выдержка не позволяла ему пойти на этот шаг. Только ради предосторожности он оставил на автоответчике доктора Тамбо сообщение о своём местонахождении, хоть и не особо доверял этой женщине.

Фуминори холодно ухмыльнулся, крепко сжимая в ладони рукоять ножа. Это заброшенное место было идеальным для убийства и захоронения трупа. Маловероятно, что кто-то станет искать здесь окоченевшее тело Коджи. И хотя парень не представлял большой угрозы, Фуминори не мог оставить его в живых. От свидетелей принято избавляться, как и от любой помехи, грозящей из мелочи перерасти в серьёзную проблему. Он должен был защитить Сайю.

Как иронично в один миг лишиться всего, чем прежде дорожил. Моменты прошлого проносились перед глазами, как кадры из кинофильма, и сейчас казались чем-то нереальным, оставленным в той, другой жизни. Счастливой жизни, где были друзья, семья и нормальный мир, а не этот, источающий смрад гниющего мяса, ныне ежедневно предстающий перед ним.

Всё вокруг покрыто кусками гнилой плоти и подобием внутренних органов, словно бы сама реальность стала вывернутым наизнанку телом какого-то дохлого существа. Но человек чертовски живучее создание, ко всему может приспособиться при желании, даже к такой тошнотворной картине, напоминающей шизофреническое видение безумца.

Если бы не встреча с Сайей, он покончил бы с собой ещё в больнице, ещё когда впервые увидел мир, где теперь ему предстояло выживать. Только благодаря Сайе ему удалось смириться со всеми потерями. Только Сайя осталась с ним на руинах утраченного мира, и потеряв её, он действительно лишился бы всего.

Как странно, в прошлом он и подумать не мог, что когда-нибудь всерьёз решит убить своего лучшего друга, но сейчас, видя перед собой уродливого вонючего монстра, склонившегося над колодцем и издающего будоражащие кровь звуки, разговаривая с кем-то по телефону, Фуминори не чувствовал угрызений совести и не жалел о своём решении.

Отвлечённый разговором, Тоно не услышал, как Фуминори подошёл к нему, и был застигнут врасплох, когда парень, стиснув его руки за спиной, подтащил его ближе к колодцу и попытался столкнуть вниз. И хоть Сакисакэ уступал Коджи в физической силе, но движимый сумасшедшей решимостью, почти смог осуществить задуманное. Если бы Коджи вовремя не оттолкнул его, ловко развернувшись и ударив парня коленом в живот, то уже лежал бы на дне грязного колодца, встречая медленную гибель.

Фуминори опустился на колени, тяжело дыша, прижимая руки к ноющему от боли животу. Он догадывался, что избавиться от Коджи будет непросто и готовился к такому повороту событий, и всё же успел забыть силу ударов своего давнего друга.

— Как это понимать? — холодно процедил Тоно. — Ты что, пытался убить меня? — спрашивать о чём-то столь очевидном было глупо, но даже не смотря на все последние события, Коджи не мог поверить, что человек, с которым он в прошлом делил все беды и радости, которому безоговорочно доверял, попытается забрать его жизнь. Это было больше, чем предательство. Но даже у подобной жестокости должны были иметься причины, и он лишь хотел понять их, понять, что движет человеком, которого он когда-то любил, презирая себя за это чувство.

Коджи едва успел отскочить, когда прямо перед его лицом промелькнуло лезвие ножа, слегка задев щёку. Лишь ледяная ярость отражалась в глазах Сакисакэ, устремлённых к нему.

— Почему? — спросил Тоно, не отводя взгляда, чувствуя как к горлу подступает ком. Тревога сама собой отступила, уступив место горечи.

— Тебе нужна причина, чтобы умереть? — усмехнулся Фуминори, вновь нападая.

Каждая его атака была наполнена неудержимой ненавистью, как если бы парень видел перед собой не лучшего друга, а какое-то чудовище. Впрочем, так оно и было.

Друзья остались в мире, в который он уже не мог вернуться, перейдя за грань допустимого, избрав для себя замкнутую реальность, где есть место лишь для двоих. И существование Коджи несло угрозу той хрупкой нити надежды, оставшейся у Сакисакэ.

И когда Коджи выбил нож из его руки и повалил парня на промёрзшую землю, покрытую снегом, а сам склонился над уставшим противником, приставив лезвие к его горлу, и крепко придавливая своим весом, Фуминори лишь в ярости сжал зубы, едва сдерживая нарастающую панику. Уродливое чудовище, источая вонь, напоминающую смесь протухшей рыбы и гнилых кишок, нависло над ним, и его тяжёлая липкая масса испускала какое-то склизкое вещество, пропитывающее одежду парня.

На миг Коджи растерялся, заметив невероятный ужас в глазах заклятого друга. Этот взгляд, такой знакомый ещё с того дня, когда он впервые встретился с Фуминори в больнице после той злополучной аварии, унесшей жизнь его семьи. Если б Тоно мог понять этот взгляд. Если б мог увидеть всё его глазами. Но в этом случае он неминуемо лишился бы рассудка.

Все мысли смешались в водовороте, оставляя лишь опустошающий гнев.

Фуминори пытался убить его, и непременно сделал бы это. Возможно, Оми уже не было в живых, а Йо грозила страшная опасность. И всё по вине этого человека, судорожно дёргающегося под его телом в попытках вырваться. По вине человека, на протяжении многих лет не выходящего из его мыслей, из этих отвратительных грёз, приходящих в виде ночных кошмаров, от которых он просыпался со стояком, проклиная себя за желания, выходящие за рамки дозволенного.

Если б только мог он уничтожить эту аномалию, разрушающую его жизнь.

Говорят, лучший способ избавиться от страха — посмотреть ему в глаза. Лучший способ избавиться от соблазна — поддаться ему.

Сомкнув пальцы на шее юноши, болезненно сдавливая, не давая вздохнуть, Коджи впился в его губы грубым поцелуем, игнорируя распахнувшиеся в ужасе глаза парня и усилившееся с его стороны сопротивление.

Даже держа приличную дистанцию, Фуминори испытывал отвращение просто находясь в одном помещении с этими монстрами из гнилой зловонной плоти, и сейчас, чувствуя склизкую массу, вплотную прижавшуюся к нему, проникая отвратным влажным тонким щупальцем в его рот, он сомневался, что его разум выдержит это испытание. Он дёрнулся и попытался вырваться, ощутив скользящие по его спине сочащиеся слизью щупальца монстра, некогда бывшего его другом. Тонкие отростки пробрались под куртку и футболку, поглаживая живот и рёбра, заставляя парня вздрагивать в отвращении при каждом касании.

— Ты совсем свихнулся? — нервно выкрикнул Фуминори, когда монстр оставил его рот в покое. Мерзкий вкус, оставшийся на языке, вызывал тошноту, но парень сдерживался из последних сил, всё надеясь прикончить эту тварь, теперь уже и ради личной мести за пережитое только что издевательство.

— Единственный, кто тут свихнулся, так это ты, — ответил Коджи, до боли сжав запястья друга одной рукой и держа их над его головой. — Ты ведь что-то знаешь об исчезновении Оми. Может, ты и её убил? — Тоно сильнее стиснул руки друга, заставляя того поморщиться.

— Да не знаю я, — раздражённо ответил Сакисакэ, не решаясь поделиться с другом неожиданной догадкой о том, что, возможно, именно Оми и стала первым блюдом, от поедания которого он смог получить удовольствие впервые с тех пор, как лишился возможности без отвращения есть когда-то привычную ему пищу.

«Извини, что я съел твою девушку,» — Фуминори усмехнулся, понимая, сколь абсурдно и саркастично прозвучало бы такое извинение. Он готов был нервно рассмеяться, но внезапный болезненный удар кулаком по лицу, заставил вернуться в отвратительную реальность, ощущая металлический привкус крови на губах. Монстр сидел на нём, дрожа всей своей расплывчатой массой, и его щупальца крепко обвивались вокруг запястий парня, сжимая так сильно, что, казалось, треснут кости.

— Ублюдок, — процедил Сакисакэ, яростно глядя на чудовище. От очередного удара, пришедшегося по животу, он закашлялся, окропляя кровью белый снег.

Перевернув парня на живот, Коджи стиснул его руки за спиной в крепкой хватке, навалившись на него всем телом, игнорируя не прекращающиеся попытки сопротивления.

Безудержный гнев смешался с похотью, подавляемой на протяжении долгого времени, и сейчас, возможно, был лучший и единственный шанс выпустить эти чувства наружу и осуществить своё давнее порочное желание, а также заставить Фуминори ответить за всё, что он натворил. Да, верно, это будет всего лишь наказанием, ведь его заклятый друг заслужил такое обращение своими непростительными действиями. Это казалось таким хорошим оправданием. Таким удобным, что Тоно не хотел задуматься всерьёз, насколько верны его действия. Насколько оправданы.

Тяжёлый удар в спину, которым, как показалось Фуминори, Коджи сломал ему пару рёбер, усмирил его бесплодные попытки вырваться. Мучительная боль прошла по всему телу, и парень понимал, что дальше будет ещё больнее, но у него уже не осталось сил сопротивляться, когда Коджи расстегнул его джинсы, спуская их до колен вместе с нижним бельём.

Осторожно поглаживая узкие бёдра, не обращая внимания на сбивчивое дыхание и судорожный хрип парня, всё ещё пытающегося увернуться от неприятных, вызывающих дрожь омерзения, прикосновений, Коджи испытывал настоящую эйфорию, получая то, о чём так давно мечтал. Даже ледяной воздух, пробирающейся под одежду, казался чем-то незначительным по сравнению с жаром, проходящим по венам от долгожданной близости с тем, кого сейчас он ненавидел всем сердцем. Смочив пальцы слюной, он резко протолкнул их в неподготовленное тело, заставив Фуминори дёрнуться в попытке отстраниться от нежеланного вторжения, и закусить губу, сдерживая болезненный стон. Грубо двигая пальцами в его теле, медленно растягивая, Коджи получал какое-то садисткое удовольствие от понимания того, какие мучения приносит человеку, разрушившему его жизнь, и вид обессиленного Фуминори, дрожащего от страха и боли в его руках, приносил удовлетворение. Он хотел, чтобы Фуминори всем телом прочувствовал его страдания, чтобы молил о прощении. Хотел вернуть прежнего Фуминори, а не этого чёрствого, обезумевшего психопата, растоптавшего их дружбу, утянувшего Тоно в чёрную бездну вслед за собой.

Коджи сомневался, что и он сам сможет стать прежним, и наслаждение, что он испытал, с трудом протолкнув возбуждённый член в до боли тугое, горячее тело друга, лишь показывало неминуемые, жестокие изменения, сломавшие его личность. Его стон удовольствия смешался с агонизирующим криком Фуминори в единой адской какафонии.

Сакисакэ полагал, что лучше кого-либо знает, что такое ад, в конце концов, он пытался существовать в нём с того самого момента, как его восприятие исказилось, но когда монстр шарил своими мокрыми щупальцами по его коже, и когда он протолкнул в него свой толстый отросток, Фуминори понял, что лишь сейчас увидел преисподнюю во всей красе. Этот мерзкий отросток, по форме отличающейся от остальных щупалец монстра, рвано двигающейся в его теле, с каждым толчком причиняя невыносимую боль, по всей видимости был членом Коджи, догадался Сакисакэ, в отвращении морщась. Шипящие и булькающие звуки, издаваемые Тоно, врезались в уши, а каждое касание его щупалец вызывало желание отключиться от происходящего, потерять сознание или даже умереть, лишь бы только прекратить эту пытку. Царапая пальцами пульсирующую поверхность земли, как и всё вокруг, покрытую гнилыми, слегка подрагивающими, словно живыми, внутренностями, в попытках за что-то ухватиться, Фуминори жалел, что взял с собой только один нож, который сейчас был у Коджи. Весь тщательно проработанный план летел к чертям, и тот, кому полагалось сейчас подыхать на дне колодца, отчаянно вбивался в тело своего палача, вырывая беспомощные тихие стоны с его губ. И на земле не нашлось ничего, что можно было применить как оружие и убить монстра.

Каждый толчок вглубь его тела, заставлял содрогаться в агонии, сжимая зубы от бессилия, и когда влажное щупальце монстра обвилось вокруг его собственной плоти, несильно сжимая, поглаживая, а сам Коджи склонился к нему, шипя что-то неразборчивое, но судя по тону, презрительное, на ухо, Фуминори испытал желание плюнуть прямо в место, где когда-то располагалось лицо его друга, а лучше размозжить эту уродливую зловонную массу первым попавшимся камнем. Мысль о том, что его насилует его некогда лучший друг, казалась незначительной по сравнению с омерзением испытываемым при такой близости с уродливым чудовищем, напоминающем огромный бесформенный кусок гнилого мяса, источающий смрад. Даже пульсирующая боль, словно разрывающая всё его тело на части при каждом проникновении в него плоти этого монстра, казалось, глушилась отвращением, отвлекающим от этих мучительных ощущений. Сделав ещё несколько особенно глубоких, рваных движений, монстр содрогнулся всем своим уродливым телом. К горлу Фуминори подступила тошнота, когда он почувствовал горячую склизкую жидкость, разлившуюся в нём и медленно стекающую по внутренней стороне бёдер, когда чудовище с мерзким хлюпаньем вытащило из него свой опавший толстый отросток.

Коджи отстранился от парня, переводя дыхание, глядя пустым взглядом в серое небо, заволочённое тучами. Напряжение, скопившееся в нём, сменилось чувством полного опустошения, но обратив взгляд к Фуминори, всё ещё лежащему на снегу, запачканному кровью, он в ужасе распахнул глаза, поражаясь содеянному.

Едва поднявшись на дрожащих ногах, Сакисакэ облокотился руками о колодец, в который планировал сбросить своего друга. Его трясло, но даже в таком состоянии он быстро оделся, хоть пальцы дрожали и совсем не слушались его.

Этот запах гнилой плоти и отбросов, этот мерзкий смрад словно заключал его в свой кокон, а на теле всё ещё ощущалась слизь, оставленная монстром. Алый биомеханический ад кружился перед глазами, а в ушах звучали мерзкие звуки, издаваемые чудовищем. Коджи что-то говорил, но парень не мог разобрать его слов. Он не хотел ничего слышать и был бы рад перебить себе барабанные перепонки, лишь бы заткнуть этот отвратительный звук. Не в силах больше держаться, Фуминори упал на колени возле колодца. Его стошнило прямо на снег, и дрожь от пережитой боли и омерзения всё не унималась.

Видя его таким, Коджи охватила ненависть к себе. Каким бы психопатом не стал его друг, это не давало Тоно права поступать с ним столь зверским образом. Сейчас Коджи ничем не отличался от своего заклятого друга, и понимание собственной жестокости приводило в смятение. Извинения бессмысленны в такой ситуации, но Тоно больше всего хотел сейчас обнять Сакисакэ и раскаяться перед ним за содеянное, даже без малейшего шанса быть прощённым. Но ведь это Фуминори пытался убить его, почему же тогда он, Коджи, должен чувствовать вину перед ним? Он не мог найти ответ на этот вопрос, но и больше не чувствовал ненависти к парню, хоть желание прояснить ситуацию по-прежнему осталось.

— Прости, я… — произнёс Коджи, нерешительно дотронувшись до плеча Фуминори, но тот резко ударил его по руке и отпрянул, с паническим страхом глядя на Тоно.

— Не трогай меня! — выкрикнул он, оглядываясь вокруг, словно искал что-то. Коджи догадывался, что его друг ещё не отказался от идеи прикончить его в этом заброшенном месте.

— Я виноват, но давай просто спокойно поговорим! — повысил голос Коджи, надеясь достучаться до друга, хоть понимал, сколь бесплодны эти попытки.

Будучи в замешательстве, Тоно не знал что предпринять. Возможно, лучше всего было оставить Фуминори наедине с его безумием, сесть в машину и уехать отсюда подальше, но какая-то нелепая надежда вместе с чувством вины, заставляла парня оставаться на месте.

Странный хлюпающий звук раздавшийся за спиной, заставил Коджи вздрогнуть. Это хлюпанье напоминало звук мокрой тряпки, скользящей по полу. Тоно отчётливо чувствовал чьё-то присутствие за спиной, но страх, липким потом прошедший по телу, не давал ему обернуться. Он опёрся руками о землю, пытаясь подняться, но ощутил, как его ладонь, коснувшись снега, измазалась какой-то странной склизкой жидкостью, и посмотрев на свою руку, он обнаружил тёмно-зеленую слизь, покрывшую его пальцы. Такую же слизь он уже видел в доме Оюгая. И это осознание чего-то зловещего, что некогда было в том доме, с ванной, заполненной множеством обглоданных костей животных, ещё тогда повергло его в ужас. Но сейчас это что-то стояло прямо за его спиной.

Коджи не успел ничего сделать. Длинное щупальце обвило его шею, сильно сдавливая. И когда он увидел того, кто схватил его, это зрелище лишило его рассудка, и дикий крик сорвался с губ, прежде чем щупальце сломало ему шею и ожесточённо отбросило мёртвое тело в сторону.

Тихий жалобный плач донесся до ушей Фуминори, и парень, уже немного придя в себя, обернулся.

— Сайя…

Девушка плакала, глядя на него. Холодный ветер касался её хрупких обнажённых плеч, и Фуминори подумал, что стоит сейчас же укутать её в свою куртку, не дав окончательно продрогнуть. Но Сайя, казалось, не чувствовала холода, даже стоя в лёгком белом сарафане среди леса, занесённого снегом.

Возможно ли, что она видела всё случившееся?.. Ненароком пронеслась мысль, но Фуминори тут же отмёл её — если бы Сайя действительно стала свидетельницей произошедшего, то вмешалась бы куда раньше. И всё же, ему было стыдно смотреть ей в глаза после инцидента с Коджи. Словно этот случай слишком открыто показывал его слабость, и чувство унижения вместе со смятением въелись глубоко в душу, оставляя желание обернуть время вспять и переиграть всё случившееся.

Сайя подбежала к нему, и крепко обняв, прижалась к его груди, всё ещё тихо всхлипывая.

— Прости! Прости, если бы я вовремя пришла, если бы успела… этого бы не случилось… — она крепче стиснула своими тонкими пальчиками лацканы куртки возлюбленного.

Фуминори нежно погладил девушку по голове и подрагивающим узким плечикам, и накинув на неё куртку, сильнее прижал к себе, согревая своим теплом. Происходящее навевало определённые ассоциации, о которых и вовсе не хотелось вспоминать. Тогда он также плакал и винил себя за то, что не смог уберечь Сайю от того ублюдка Сузуми-сана, а сейчас они с Сайей словно бы поменялись ролями, но как и прежде разделяли друг с другом горечь.

— Всё в порядке, ты ни в чём не виновата. Ты молодец, Сайя, — Фуминори улыбнулся, после бросив взгляд на труп своего бывшего друга лежащий на земле. — Теперь наша проблема решена.

@темы: saya no uta, фанфикшн

---

Обед

Название: Обед
Автор: elivan
Переводчик: Шион-Они
Фендом: Saya no Uta
Пейринг: Фуминори Сакисакэ/Сайя
Рейтинг: PG 13
Жанр: Гет, Повседневность, ER, Занавесочная история, Пропущенная сцена
Предупреждение: Каннибализм, Ксенофилия
Размер: Драббл, 2 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Сайя скользит по кухонному полу и осторожно, чтобы они не выскользнули из её щупалец, ставит тарелки на стол, а Фуминори приносит свежее мясо. Сегодня они наконец впервые вместе обедают.

Нет никакого другого момента, который сделал бы Сайю счастливее.

Она скользит по кухонному полу и осторожно, чтобы они не выскользнули из её щупалец, ставит тарелки на стол, а Фуминори приносит свежее мясо. Сегодня они наконец впервые вместе обедают.

Это такой романтический момент, и Сайя рада поделиться им с любимым.

Фуминори оглядывается и улыбается, показывая свои ровные костистые зубы. «Позволь, Сайя, — говорит он, вытаскивая один из стульев.»

Сайя тихо бормочет слова благодарности, с радостью принимая его заботу, прежде чем поместить свою массу на сиденье. Её более тонкие щупальца бесконтрольно дрогнули.

— Спасибо, Фуминори!

Он может ясно видеть, насколько она счастлива, так как его улыбка, похоже, расколола его лицо, когда он смеялся.

— Спасибо тебе, Сайя, за наш обед, — он смотрит вниз на всё ещё кровоточащую плоть на подносе, прежде чем взять отрубленную руку и поместить её к себе на тарелку. — Так хорошо пахнет…

Палочки для еды сделаны специально для человеческих рук и пальцев, но Сайя хватает свою пару одним из щупалец и пытается щёлкнуть палочки вместе, вспоминая как раньше это делал Фуминори. Это немного сложно, но ей удаётся взять длинный кусочек одного из кишечников и положить его на тарелку.

Фуминори оглядывается на палочки для еды рядом со своей тарелкой, но только на мгновение, после чего хватает пищу обеими руками. Он перекусывает большой палец, на котором ярко выделяется алым цветом наманикюренный ноготь Оми, кровь размазывается по его губам, и он быстро облизывает их.

Сайя перестаёт смотреть на него, не в силах помочь, но продолжая трепетать в восторге. После нескольких месяцев наблюдений за ним, когда он питался некогда привычной ему пищей, поглощая ровно столько, чтобы насытить голод, и его лицо искажалось гримасой отвращения с каждым укусом, сейчас она видит, как он обедает с подлинным удовольствием, и этот прекрасный вид вызывает в ней истинное наслаждение. Она хочет протянуть щупальце и стереть кровь с его лица.

Внезапно Фуминори останавливается, глядя на неё краем глаза. Затем он опускает пищу, слегка покраснев.

— Прости, я немного… переусердствовал.

Сайя радостно улыбается. Он такой милый.

— Всё в порядке. Мне нравится наблюдать, как ты ешь.

— Почему бы и тебе не поесть также? — Спрашивает он, искренне заинтересованный. — Как ты ела, когда я вернулся домой?

Это не похоже на вопрос, поэтому она не хочет отвечать на него. Она бросает палочки для еды на стол и берёт кусочек кишечника в один из своих ртов, всасывая его, чтобы кислота могла растворить его перед глотанием.

— Именно так, — говорит Фуминори, наблюдая за ней так же, как она смотрела на него, по-настоящему счастливо от того, что она ела. Затем он протягивает руку, чтобы взять её щупальце, и прижимает его к губам, облизывая кровь. Когда каждый последний след крови исчезает, он отрывается с улыбкой, её слизь блестеет на губах. — Ты прекрасна, Сайя.

Она любит быть с Фуминори. Он ни разу не боялся всего, что она делает.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — говорит он, и Сайя знает, что Фуминори понимает её.

Сайя обвивает своё щупальце вокруг его руки и запястья, сжимая её. Они едят остальную еду; её щупальце нежно сжималось вокруг его руки, когда они кусали сырую плоть, пачкаясь кровью, и облизывали друг друга дочиста.

Сайя надеется, что теперь каждый приём пищи станет таким.

@темы: saya no uta, фанфикшн, переводы

---

Silent Sorrow

Название: Silent Sorrow
Автор: Шион-Они
Фендом: Saya no Uta
Пейринг: Фуминори Сакисакэ/Сайя
Рейтинг: G
Жанр: Гет, Ангст, POV
Размер: Драббл, 2 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Я буду ждать тебя вечно в своем белоснежном мире.

— Фуминори, тебе приснился кошмар? — Взволнованно спрашиваешь ты, нежно касаясь кончиками пальцев моей щеки.

Твой голос, мягкий и звонкий, пробирающийся сквозь мерзкие звуки, окружавшие меня в то время. Сейчас я слышу его словно бы издалека, но всякий раз пытаюсь ухватиться за обрывки постепенно исчезающих воспоминаний, лишь бы не забыть его звучание.

Прошло уже два года. Кажется. Здесь, в больнице, где меня заперли, приняв за сумасшедшего, невозможно следить за временем. Впрочем, в этом и смысла нет — всё равно мне предстоит весь остаток жизни провести в этих белых стенах. Хорошо хоть эти стены не покрыты гниющими внутренностями, а доктора выглядят по-человечески. За те несколько месяцев я сполна налюбовался уродливыми картинами мира, порождёнными моим искажённым восприятием и даже сейчас порой вижу сны, где я по-прежнему нахожусь в месте, полном чудовищ и отвратных кусков плоти, покрывающих всё вокруг. Иронично лишь то, что я не прочь вернуться в тот исковерканный мир. Ведь в нём была ты.

Сколько бы я не жалел о сделанном тогда выборе, прошлого не вернуть, но, знаешь, Сайя, если бы я мог обернуть время вспять, то отказался бы от всего, лишь бы только не потерять тебя, и тогда наша судьба могла бы сложиться иначе. Тебя испугало то, как я всё больше менялся после встречи с тобой, но меня и тогда и сейчас это совершенно не волновало. То, что люди зовут человечностью — всего лишь рамки, построенные ради сохранения порядка в обществе. Границы, созданные из страха перед тем, что люди не в силах контролировать. Человек по природе своей бесчеловечен, как бы абсурдно это не звучало, так что, рядом с тобой я, возможно, всё больше становился собой настоящим, не скованным рамками людской морали.

Я изменился уже когда потерял всю связь с некогда родным мне миром, я перешёл черту той жизни, и дорога назад была навсегда закрыта. Жаль, я не понял этого раньше.

Ты мягко улыбаешься, кольцом обвивая руки вокруг моей шеи и прижимаешься ко мне. Совсем как когда-то. Только сейчас я не чувствую тепла твоего тела, и когда кладу голову на твое хрупкое плечо, лишь ударяюсь затылком о холодную стену.

Ты всегда рядом со мной, моя невидимая спутница. Галлюцинация, которую я не хочу отпускать, ведь иначе точно сломаюсь окончательно. Но если я сам осознаю своё сумасшествие, значит ещё не полностью сошёл с ума, просто душа разлагается, как медленно гниющий труп. А я сижу на кафельном полу, пытаясь собрать её, бессильно сжимая пальцы.

Два года тишины. Лишь изредка звучащие за дверью шаги врачей порой нарушают это беззвучие, в котором пустота становится особенно ощутимой.

Помню, когда меня только здесь заперли, Коджи пришёл навестить меня, и всё силился понять, почему я убил Оми и Сузуми-сана с его семьёй. Должен признать, психолог из него никудышный, ведь он так и не понял всей правды, а может, просто не поверил мне. Неудивительно. В такое трудно поверить. Постепенно всё случившееся начинает казаться мне странным сном, закончившимся так глупо и нелепо.

Эй, Сайя, позволишь мне снова заснуть? Позволишь вернуться в твой мир?

Ты могла манипулировать человеческим разумом, изменяя его по своему усмотрению, а значит, также могла сделать меня подобным тебе. В этом случае я бы смог принять тебя настоящую, правда? И тогда уже ничто не помешало бы нам быть вместе и тебе больше не пришлось бы скрывать от меня свою подлинную сущность. Это разом решило бы все проблемы. Странно, что я задумался об этом только сейчас. Впрочем, сидя в этой палате, впустую истрачивая свою жизнь в тишине и полном одиночестве, мне только и остаётся, что размышлять, хоть эти мысли никак не повлияют на действительность.

Знаешь, мне плевать, кто ты на самом деле. Даже если ты чудовище — одно из тех отвратительных созданий, что окружали меня в той, почти забытой жизни, — это никак не изменит мои чувства к тебе.

— Фуминори, ты плачешь? — Слышу твой обеспокоенный голос, а твои руки нежно гладят меня по голове. — Не плачь, я же здесь, рядом с тобой. Я не брошу тебя.

— Да, я знаю, — шепчу, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки.

Но стоит открыть глаза, и передо мной вновь предстают холодные белые стены, а за окном, закрытым толстыми металлическими прутьями решетки слышно завывание зимнего ветра.

Ни следа твоего присутствия.

Прошло два года. Почему же ты до сих пор не возвращаешься?

Впрочем, я готов ждать. Неважно сколько времени уйдёт на это ожидание. Ты обязательно вернёшься, когда тебе станет одиноко, а я буду здесь, ждать твоего возвращения. И когда ты вновь просунешь телефон через решётки смотрового окна, с написанным приветствием, я предложу тебе сделать меня таким же как ты, и если ты примешь мою идею, мы уйдём отсюда вместе.

Я буду ждать тебя вечно в своём белоснежном мире.

@музыка: ОСТ Saya no Uta - Silent Sorrow

@темы: saya no uta, фанфикшн

---

Предел

Название: Предел
Автор: Шион-Они
Фендом: Umineko no Naku Koro ni
Персонажи: Саё Ясуда
Рейтинг: G
Жанр: Джен, Ангст, Сонгфик
Предупреждение: Нехронологическое повествование, Элементы гета
Размер: Драббл, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание: Где же черта твоей глубокой преданности? Молись, чтобы она была еще жива.
Примечания автора: написано под впечатлением трека Within Temptation - Where is the edge.

Полная луна окутывает комнату серебристым светом, разгоняя ночной мрак, в котором каждый шорох кажется более отчётливым. Угрюмые тени скользят по стенам, словно призраки. Когда-то Саё боялась оставаться одна в темноте. Живое воображение рисовало перед ней многочисленных чудовищ из самых страшных сказок, что, казалось, пробирались к ней в комнату по ночам.

И когда же эти монстры обрели человеческий облик?..

Окружив её, злорадно смеются, глумятся, зная, что она не может им ответить, и оттого лишь распаляясь в своём веселье. Саё сильнее прижимает ладони к ушам, лишь бы не слышать этот смех, проникающий в самые глубины её сознания. Едва двигая потяжелевшими ногами, пытается бежать, пробираясь сквозь сгущающуюся черноту, а смех людей всё гремит в ушах, ни на миг не затихая. Ясу не видит лиц шутников, но их голоса хорошо ей знакомы.

Где-то впереди дребезжит слабый свет, подобно отблеску надежды, и Саё ускоряет шаг, стремясь к этому свету, что кажется, вот-вот потухнет.

В тени тусклого света покоится желание, которое ей никогда не исполнить.

Свет приводит к перепутью трёх дорог.

Джессика весело смеётся, протягивая Канону раскрытую ладонь, да и душа девушки также открыта нараспашку, готовая впустить в себя всё отчаяние, разочарование и ненависть Саё, доставшиеся «младшему брату». Джессика смогла полюбить даже недостатки Ясу, увидеть в ней человека, а не вещь. Яркий свет озаряет её фигуру, стоящую посреди одной из дорог, и Ясу знает, что Джессика могла бы вывести её из темноты. Но также знает, что не в праве принять её любовь.

Повернувшись к другой дороге, Саё устремляет взгляд к Джорджу. Он всегда любезен и обходителен в своих манерах, пряча под галантностью скрытую застенчивость и страх отвержения, столь хорошо знакомые Саё. Джордж любит Шаннон — невинную, светлую частицу Ясу. Он мог бы исполнить её мечту — создать вместе с ней тёплую, крепкую семью, коей Саё была лишена с рождения. Но сейчас Саё становится невыносимо тошно от одного слова «семья», от понимания того, какие же узы на самом деле связывают её с самыми дорогими людьми. Быть с ними — значит, повторить ошибку своего отца, предавшегося греху кровосмещения.

Третья дорога кажется пустой, но вдали виднеется смутный силуэт. До боли знакомый, так и не стёршийся из памяти даже спустя шесть лет. Саё шагает навстречу к нему, но тут же одёргивает себя, прижимая дрожащую ладонь к груди, и останавливается.

«Слишком поздно, нет никакой возможности, ты и сама это прекрасно понимаешь.»

Все дороги ведут в тупик.

Свет медленно тает, и перекрёсток погружается в темноту.

Ясу распахивает глаза — и реальность вновь предстаёт перед ней в насмешливо жестоких красках повседневной рутины. Саё приводит себя в порядок, заправляет постель, и вспоминает, какая роль ждёт её с утра по расписанию. Беатриче внутри неё судорожно смеётся, словно невзначай заставляя бросить взгляд на исписанные листы бумаги, в беспорядке разбросанные по столу. Ясу знает, что дверь заперта и никто не зайдёт без спросу в её комнату, и всё же, как безрассудно оставлять будущие улики на самом видном месте. Перебирая листы, вновь вчитываясь, анализируя каждую деталь своих историй, она чувствует противоречивую смесь удовлетворения со смятением.

Сколько раз она убивала любимых людей в своих фантазиях. Сколько раз сомневалась, что сможет воплотить в действительность эти планы. И лишь подгоняемая быстро бегущим временем, приближающим день его приезда, заставляла себя отбросить ненужные сомнения.

Канон с печальным смирением опускает взгляд. Шаннон тихо оплакивает своё потерянное счастье. А Ведьма безумно смеётся, ожидая дня своего возрождения, одновременно означающего и день её похорон.

Любовь — это битва. За любовь нужно бороться. И победивший сможет вырастить прекрасный спелый плод, но любовь проигравшего обречена на гниение, мучительное и медленно распространяющее по венам яд безнадёжности. Но стоит ли бороться, когда нет ни единого шанса на победу?

Саё знала, что проиграет.

В конце концов она прекратит борьбу — это неизбежно. Она сходит с ума и спит с широко открытыми глазами… Частицы души, разорванной в клочья, ведут бессмысленную дуэль, исход которой давно предрешён. Канон рвётся к Джессике, в надежде отыскать у неё утешения и принятия мужской половины Ясу. Шаннон лелеет мечту, прекрасную в своей простоте и мучительную в своей неисполнимости. А Беатриче крутит в пальцах чёрного ферзя, а после, с насмешкой ставит его подле белого короля, и подталкивает Ясу к шахматной доске, по которой разбросаны пешки и прочие фигуры. Ну же, Золотая Ведьма, пора начать партию! И кто же первый падёт с доски?

Фигуры исчезают, и на доске остаётся лишь белый король, одиноко стоящий возле праха чёрной королевы.

Белый король выживет, и тогда обязательно попытается отыскать виновника трагедии. Ведь он всегда любил детективы. Ясу подарит ему самый лучший, самый запутанный детектив. И Белый король обязательно разгадает её сердце.

Саё рада тому, что когда ему откроется правда, её здесь уже не будет. Она бы не вынесла отвращения на его лице или снисходительной жалости. В конце концов, только такие чувства люди и питают к непригодным вещам. Только такие чувства испытывала и она сама, глядя на себя в зеркало. «Это бесполое существо, порождение омерзительного греха, недостойно жизни», — говорила она себе много раз, проклиная своё существование. Она уверена: если бы Джордж или Джессика узнали правду о ней, то лишь отвернулись бы в отвращении. Да и как ещё они могли бы поступить, поняв, что некогда дорогой им человек не является ни мужчиной, ни женщиной, и ничего не может им дать?

Семья, о которой Ясу так давно мечтала, любовь, простая человеческая жизнь — всего лишь пустые, недостижимые мечты. Да и толку-то вещи мечтать о чем-то человеческом?

Чувства, вытесненные в самые закромки души, разрастаются, корнями упираясь в глотку, разрывая остатки здравого рассудка.

Где же предел самым тёмным эмоциям?

Где конец бесконечной бездне мрака? Быть может, на той самой Золотой Земле, где исполняются все желания, где каждая часть её души сможет обрести своё счастье, не будучи обременённой изуродованным телом?

Время бежит так быстро, с мерным тиканьем часов стирая оставшиеся дни. А ей хотелось бы навсегда остановить это время. Остановить себя, пока не стало слишком поздно, пока остров не обагрился кровью.

Но Беатриче язвительно обличает правду, о которой Ясу хотелось бы забыть, давая понять, что поворачивать назад уже поздно, и Саё захлёбывается беззвучным криком, не способным заглушить настойчивые слова Ведьмы, звучащие столь отчётливо в голове: «Что, не хочешь видеть то, во что превратилась? Но тебе не убежать от того, кем ты стала, и не вернуться обратно…»

… в дни счастливого неведения, когда можно было, устремив в будущее светлые мечты, играть и обсуждать книги с бойким наследником семьи Уширомия, ставшим отрадой её души, и искренне верить в его наивно брошенное когда-то обещание.

Помнил ли он о тех словах, хранил ли он их в сердце, как Саё на протяжении всех этих шести лет? Сейчас ей с трудом в это верится, и всё же, видя его, ошеломлённого, стоящего на пороге комнаты, где уже витал терпкий запах смерти от окоченевших тел, лежащих на полу, она понимает, сколь непоправимую ошибку совершила, поддавшись отчаянию. Частицы души замирают в скорбном молчании, хороня себя вместе с любимыми людьми, и остаётся только она одна — Саё Ясуда — потерянное дитя, создавшее тысячу безвыходных миров, лишённых счастливой концовки. Впрочем, будь в её истории возможен светлый финал, она сама хотела бы знать, как приблизиться к нему.

В глазах Батлера, устремлённых к ней, отражается лишь растерянность, что после, когда он поймёт, что здесь произошло, сменится болью и злобой. Саё грустно улыбается чуть подрагивающими губами и, подойдя ближе к оцепеневшему юноше, мягко касается кончиками пальцев его лица.

— Я так долго ждала тебя…

Где же черта твоей глубокой преданности? Молись, чтобы она была ещё жива.

@музыка: Within Temptation - Where is the edge

@темы: umineko no naku koro ni, фанфикшн

---

Эстетика агонии

Автор: Шион-Они
Название: Эстетика агонии
Фендом: Толстой Алексей «Золотой ключик, или приключения Буратино»
Пейринг: Арлекин/Пьеро
Рейтинг: NC 17
Жанр: слэш, драма, даркфик
Предупреждение: ООС, насилие, изнасилование
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: В который раз Арлекин ловит себя на самозабвенном любовании его страданиями.

Листы бумаги в беспорядке разбросаны по столу, и почти все они исписаны стихами. Арлекин берёт один из листов и с неприязнью читает очередное стихотворение посвящённое ей.

«И почему же все мысли его крутятся вокруг этой голубоволосой стервы?» — Думает он, раздражённо сминая в ладони лист и небрежно бросая его обратно на стол. Бесполезно отрицать, что вся эта злость объясняется одной лишь глупой ревностью. Да и толку-то лгать себе самому? Время бессмысленного самообмана давно прошло.

Хотел бы он любви, хотел, чтобы поэт смотрел на него с той же нежностью, коей наполнен его взгляд всякий раз, когда он смотрит на Мальвину и даже когда просто думает о ней. Но о какой любви может быть речь, если при каждой встрече вне сцены, Пьеро испуганно отшатывается от него и даже в глаза боится посмотреть? Арлекин горько усмехается. Знает ведь, что сам виноват, сам довёл до такого. Но ошибок прошлого не исправить, как бы сильно того не желал.

На сцене Пьеро — само воплощение трагедии, — прекрасной, чарующей в своей отчаянной боли. В который раз Арлекин ловит себя на самозабвенном любовании его страданиями. На желании сделать ещё больнее, лишь бы сорвать надрывный крик с его уст. Лишь бы получить хотя бы эстетическое наслаждение, если позывы плоти невозможно удовлетворить. Если веления сердца давно перемешались, породив бесчисленные противоречия: от желания защитить до желания уничтожить. Только кого же надо уничтожать: поэта, жестокого в своей слепоте, надменную голубовласую шлюшку, целиком завладевшую мыслями брюнета, или же себя самого, застрявшего в этом нелепом любовном треугольнике, столь же трагикомичном, как их дешёвые сценические постановки?

Пьеро долго смотрит на своё отражение в зеркале, не замечая Арлекина, застывшего у двери его гримёрной и пристально наблюдающего за ним. Губы брюнета кривятся в отвращении, и он с размаху разбивает зеркало, тут же вскрикивая от боли в раненой руке. Осколки стекла, поблёскивающие в свете лампы, осыпаются на пол, словно россыпь бриллиантов, и оседают на паркете, подобно колкому ковру. В искажённом отражении Пьеро видит своё лицо — свою душу — такую же искривлённую, разбитую, как и это хрупкое стекло. Арлекин завороженно смотрит на поэта, не отводя взгляда, любуясь отчаянием, чёрными дорожками туши стекающему по его лицу. Снежно белый рукав рубашки запачкан кровью, и капли её беззвучно падают на пол, растекаясь по стеклу.

— Ты чертовски красив, — выдыхает Арлекин, ненароком замечая, что Пьеро лишь сейчас обратил внимание на его присутствие в комнате. — Но смотрел в зеркало с такой ненавистью, словно меня в нём увидел, — облизнув пересохшие губы, ухмыляется он, опираясь плечом о дверной косяк.

Поэт хмурится и сжимает губы, не давая вырваться раздражённому ответу. В который раз подавляет собственные чувства, делая тем самым хуже лишь себе самому.

— Ненавидишь себя за то, что ты не он? — Арлекин в наслаждении щурится, замечая, сколько скрытого негодования вызвали его слова в поэте.

Правда всегда ранит. Правда — самое смертоносное оружие. И шут с радостью использует его даже вне сцены. Лишь бы увидеть эту очаровывающе сладкую боль, лишь бы довести юношу до грани, быть может, даже подтолкнуть его к очередной попытке самоубийства, — вспомнить бы ещё, сколько было этих бесполезных актов отчаянного самовредительства, — но заставить его страдать, а после впитать в себя всё его отчаяние, смакуя вкус горечи.

Лишь бы отомстить за собственную боль, порождённую равнодушием поэта.

— Ну конечно, куда тебе до Буратино! — Усмехается шут. — Он ловок, хитёр, смел, может с лёгкостью выбраться из любой переделки, да и в мужестве ему не откажешь.

— Прекрати. — Эта просьба звучит на удивление твёрдо, но недостаточно для того, чтобы заставить шута остановиться в своём жестоком глумлении.

— Он твоя полная противоположность. Но именно таких парней и предпочитает твоя суженная.

— Хватит! — Вскрикивает юноша, оборачиваясь к Арлекину, и на подрагивающих ногах подходит к двери, собираясь покинуть гримёрную, но шут заслоняет проход, обрывая единственный путь к выходу.

— Нечего обижаться. Я сказал всё то, что ты и сам прекрасно знаешь. Твои стихи, твои чувства ей не нужны. Кроме того, — Арлекин перехватывает руку Пьеро, притягивая парня ближе, — а нужна ли она тебе?

Поэт поднимает испуганный взгляд, в растерянности воззрившись на своего немилосердного палача.

— Она дарит тебе страдание, тем самым вдохновляя. Но подумай, — Арлекин склоняется к самому уху брюнета, едва касаясь губами кожи, ощущая, как по телу юноши проходит дрожь, когда он обнимает Пьеро за талию, прижимая к себе, — я ведь тоже могу подарить тебе боль. Сколько пожелаешь, даже больше. Столько, что ты не сможешь выдержать.

Шут вталкивает его в гримёрную, пока тот в оцепенении смотрит на него, ещё не осознавая, что попал в западню. И лишь когда Арлекин запирает комнату на ключ, к юноше приходит понимание происходящего, и он опасливо озирается вокруг, ненароком бросая взгляд на окно и с досадой вспоминая, что они находятся на четвёртом этаже.

Четыре созвучно смерти. Пьеро мрачно усмехается, мысленно проведя эту метафору: сейчас он наедине со своим личным кошмаром и от свободы его отделяют только четыре этажа. Но смерть ждёт его в любом случае, если не физическая, то моральная. Арлекин с удовольствием растопчет его душу. Но где-то в самых задворках сознания Пьеро понимает, что не прочь быть растоптанным им.

Брюнет осторожно отступает назад, но поскользнувшись падает на усыпанный осколками пол. Боль вихрем проносится по всему телу, отрезвляя помутнённое сознание и срывая с губ юноши надломленный, громкий крик. Осколки пронзают кожу, впиваясь в плоть, словно бесчисленные жала ядовитых змей. Арлекин безмолвно наблюдает за зрелищем, развернувшимся у него на глазах, и губы его растягиваются в безумной усмешке. Лежа на полу, среди стёкол, уже окропившихся брызгами крови из разодранных ран, Пьеро напоминает несчастную бабочку, беспомощно трепыхающуюся в паутине, и широкие рукава его рубашки, словно крылья, уже не способные к полёту. Вожделение проходит по нервам, болезненным комом оседая внизу живота при виде этой сцены, олицетворяющей собой саму эстетику агонии. Идеальное в своей изысканности мучение.

— Ты знаешь, — парень склоняется к поэту, нежно касаясь ладонью его щеки, проводя кончиками пальцев по подрагивающим приоткрытым губам, — боль тебе к лицу.

Юноша не находит в себе сил оттолкнуть Арлекина, когда тот целует его, нещадно кусая губы, забираясь рукой под рубашку, касаясь дрожащего, израненного тела. Осколки впиваются в ладонь шута, которой тот опирается о пол, и парень приглушённо шипит сквозь зубы, после криво усмехаясь. Сумасшедший блеск его глаз пугает Пьеро, как и этот хищный оскал. Как и жгучая боль, поразившая каждую клеточку тела, обездвиживая, пригвождая к месту.

Не выбраться бабочке из паучьей сети, и её изящные тонкие крылышки скоро будут вырваны вместе с кусками плоти. Сколько не кричи, сколько не трепыхайся — помощи ждать неоткуда.

— Напиши поэму про меня. Про нас. И ни слова об этой шлюхе! Ни слова! — Его голос режет не хуже стёкол, настойчиво проникая в разум, как осколки под кожу. Его прикосновения ранят, заставляя слёзы струиться по меловым щекам. Арлекин всегда любил его слёзы, словно лишь вбирая в себя его боль, мог на миг почувствовать себя живым.

Разрывая одежду, царапая кожу, оставляя синяки на юном, хрупком теле, Арлекин впервые чувствовал себя на грани. Грани, на которой хватило бы лишь одного неверного действия, чтобы кинуть в бездну всё, оставляя лишь долгожданное чувство удовлетворённого голода. Он прильнул к тонкой шее юноши, целуя, безжалостно кусая кожу, параллельно с этим впиваясь ногтями в его спину, покрытую кровоточащими порезами, ещё сильнее раздирая их. Болезненный стон был заглушён грубым поцелуем, тонкие, изрезанные запястья сжаты над головой брюнета, всё ещё не оставляющего бесполезных попыток вырваться.

— «Обрати ко мне свои мысли. Обрати ко мне свою любовь,» — процитировав строчки из одного из стихотворений Пьеро, посвящённом Мальвине, Арлекин обманчиво ласково погладил его по щеке, не отводя взгляда от распластавшегося под ним юноши, глядя прямо в красные от слёз глаза, в коих читалась лишь беспомощная мольба. О пощаде или о смерти? Для поэта и гибель и спасение приобретали единую форму. Он давно искал спасения в смерти, а Арлекин был и рад подарить ему это освобождение, только перед этим хотелось спастись самому. От мыслей и чувств, терзавших на протяжении столь долгого времени.

Одной рукой удерживая парня, другой рукой накрыл его вялый член, вырывая прерывистый вздох с искусанных губ. С мнимой нежностью обхватывая, лаская постепенно твердеющую плоть, и неожиданно, в момент, когда юноша уже был близок к разрядке, сжимая, впиваясь ногтями в нежную кожу, вновь заставляя кричать, в остервенении метаясь под телом мучителя.

— Ты же не думал, что я тут буду тебе удовольствие доставлять? — Иронично заметил шут, проникая сухими пальцами в напряжённое тело, растягивая губы в ядовитой усмешке.

Пьеро не знал, как долго продолжалась эта пытка. Отголоски собственных криков звенели в ушах, а режущая боль разливалась по всему телу от впивающихся осколков и пальцев, грубо двигающихся внутри. Арлекин намеренно не использовал ни смазку, ни слюну, желая продлить его агонию, сделав её, казалось бы, бесконечной. Медленно доводя до предела, грани, на которой лежит дорога к долгожданной смерти, и каждый раз не давая уйти в забвение, в спасительный обморок, пробуждая такими привычными пощёчинами. И когда шут с трудом втолкнулся в обмякшее, обессиленное тело, проникая поначалу одной головкой, прикусывая губу от невыносимой тесноты, брюнет лишь распахнул рот в безмолвном крике, слабо царапая ногтями пол.

В безумии боль затихает, и стёкла, окрашенные багряными подтёками из ран, становятся подобны пуховому любовному ложу. Шут резко вдалбливался в изувеченное тело поэта, безмолвно роняющего слёзы, сорвавшего голос от криков, так и оставшихся проигнорированными, как и жалобные мольбы. Запах крови и секса, отчаяние и похоть, слёзы и безумный смех, насквозь пропитали гримёрную, словно бы накладывая зловещее проклятие на это место. Физическое и эмоциональное наслаждение сливались воедино. Арлекину казалось, что он проводит особую кровавую церемонию, в которой их искажённые души сольются воедино через страдание.

Запрокидывая голову в удовольствии, всё глубже входя рваными рывками, Арлекин не обратил внимания на крупный осколок, который Пьеро из последних сил сжал в руке, а когда заметил, стекло уже было у самого горла шута, остриём касаясь кадыка. Он усмехнулся, грубо, до предела вгоняя член в юношу, отчего тот тихо всхлипнул, и рука его дрогнула, а стекло лишь слегка оцарапало шею Арлекина.

— Хочешь убить меня? — Процедил он, склонившись у уху поэта, перехватывая его запястье, сжимая так сильно, что, казалось, оно сломается, и вынимая осколок из ослабевших пальцев. С сумасшедшей улыбкой на губах, он прижал руку юноши к полу и с размаху вонзил осколок в его ладонь, обагряя пол новыми подтёками крови, наслаждаясь диким криком своей жертвы.

Когда от души остаются лишь кровавые ошмётки, терять уже нечего.

Провалившись в темноту, холодную и безличную, как сама жизнь, Пьеро лишь надеялся навсегда остаться там, лишь бы не возвращаться в реальность, разорванную на тысячи кусков. Но тёплые капли, падающие ему на лицо, заставили медленно приоткрыть глаза, тут же морщась и тихо постанывая от невыносимой боли во всём теле. Всё плыло перед его глазами, а к горлу подкатывала тошнота. С трудом сфокусировав взгляд, он увидел лицо Арлекина, склонившегося над ним и вздрагивающего от рыданий. Двигаться не было сил и даже каждый вздох вызывал волну боли по всему телу, особенно сильно болела рука, перевязанная какой-то белой тканью, уже покрывшейся алыми разводами крови.

Заметив, что юноша пришёл в себя, Арлекин хотел что-то сказать, но тут же сомкнул губы, отводя взгляд, сжимая пальцы в кулаки. Просить прощения после того, что он сделал, было бы бессмысленно. Есть вещи, которые нельзя простить.

Даже если склеить разбитое зеркало, оно не станет таким же ровным и гладким, как прежде. Разрушенное не воскресить.

— Ну как, вдохновился страданием? — Цинично спрашивает он, хоть его слова и тон голоса совсем не вяжутся с дорожками слёз на щеках.

— Лучше бы ты меня убил… — едва слышно отвечает Пьеро, не узнавая собственный охрипший от криков голос.

А Арлекин лишь опускает голову, горько смеясь.

@темы: фанфикшн

---

Сад греха

Автор: Шион-Они
Название: The Garden of Sin
Фендом: Umineko no naku koro ni
Пейринг: Кинзо Уширомия/Беатриче Куадорианская
Рейтинг: PG 13
Жанр: гет, ангст, драма
Предупреждение: инцест
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: Плоды гнилой любви со вкусом тлена - это всё, что осталось на увядшем, засохшем древе их уз. Беатриче понимает, что даже если бы захотела, уже не смогла бы их разорвать.

Беатриче семь лет, и играя в шахматы с отцом, она впервые за долгое время выигрывает у него партию. Кинзо довольно улыбается, с гордостью любуясь своей умной не по годам дочерью. Они с Розой ровесницы, но Роза по-прежнему играет в куклы и с детской непосредственностью рассказывает о своих мечтах. Беатриче, погружаясь в красочные миры книг, также любит забыть о реальности, создавая в своих фантазиях светлые сюжеты о любви, магии и далёких странствиях. Беатриче часто представляет, как в будущем, овладев магической силой своей матери — Золотой Ведьмы, — она покинет остров. Вот только она никогда не решится рассказать отцу об этой наивной мечте, догадываясь, что тот вряд ли одобрит её желание.

Отец часто приходит к ней, развлекая разговорами и настольными играми. Порой Беатриче задаёт себе вопрос о том, почему же отец не может жить вместе с ней, почему всегда уходит куда-то? — но стоит таким мыслям появиться, как она настойчиво отталкивает их от себя. В конце концов, сейчас отец рядом с ней, а больше ничего и не нужно. Вот только взгляд отца, полный грусти, всякий раз, когда он смотрит на неё, навевает тоску.

Она прикрывает глаза, покачиваясь на волнах приятного голоса Кинзо, устраивая удобнее голову на его коленях, и слушает историю, сказку со счастливым концом. Девочка давным-давно знает, что такой поворот событий практически невозможен, вероятность стремится к нулю, но слишком хочется верить, что этот один на миллиард счастливый случай будет её.

Беатриче пятнадцать, и она ненавидит своё отражение в зеркале, как ненавидит и своё лицо в моменты, когда взгляд отца устремлён к ней. Кинзо засыпает её дорогими подарками, словно те способны заменить внешний мир, навсегда закрытый для неё, как и для любой птицы, запертой в клетке, такой тесной, что и крылья не расправить. Кинзо говорит ей ласковые слова, по-своему заботится, да и любит по-своему. В чём Беатриче не сомневается, так это в его любви — удушающей, как петля на шее висельника. В прошлом его чувства были другими, по крайней мере ей хотелось бы в это верить. В прошлом Кинзо видел в ней личность, родную дочь, а не реинкарнацию её покойной матери.

Искажения. С каждым годом их всё больше, подобно разветвлениям трещин на разбитых в порыве злости зеркалах. Искажения чувств, неправильность которых ощущается едва уловимо в отвращении, возникающем всякий раз, стоит задуматься всерьёз над своими переживаниями и желаниями.

Нормально ли ревновать давно почившую в могиле мать к родному отцу? Нормально желать заменить её и в то же время всем сердцем молить о том, чтобы отец наконец увидел в ней именно её, а не свою Золотую Ведьму?

В детстве она любила своё изящное, звучное имя «Беатриче», но спустя годы и это имя стало ненавистным. Словно давая ей это имя, отец сразу же перечеркнул и её право быть собой.

Беатриче восемнадцать. В день её совершеннолетия, отец принёс в подарок роскошное платье, украшенное вышитым золотыми нитками однокрылым орлом, и долго любовался Беато, наряженной в него. Беатриче знает, что это платье, пусть и запоздало, было сшито для другой женщины — той, что всякий раз безжалостно смотрит на неё из глубин зазеркалья, той, что дала ей жизнь ценой собственной жизни. Беатриче не знает, стоит ли праздновать день рождения, если тот одновременно является и днём смерти? Беатриче не знает, что чувствовал отец, даря ей это платье, но догадывается, видя пугающий безумный блеск в его глазах. Кинзо гладит её плечи, притягивая ближе, крепко обнимает, судорожно вдыхая запах её волос.

— Ты прекрасна, — шепчет он, — так похожа на неё…

Отец и раньше обнимал её, и в эти моменты она чувствовала себя счастливой.

Отец и раньше упоминал о её схожести с матерью, неосознанно взращивая в дочери несправедливую обиду на эту женщину, чьё лицо знакомо ей лишь по отражению в зеркале.

Но сейчас его действия совсем не похожи на те, что были прежде. И объятия его больше не укутывают успокаивающим теплом, а лишь вселяют тревогу непонятной страстностью с толикой горечи. Беатриче хочет вырваться, но лишь стыдливо отводит взгляд, вздрагивая в неловкой попытке отгородиться от его прикосновений, когда отец целует её шею, спускаясь к открытым ключицам.

— Подожди. — Она едва не произносит слово «отец», но прикусывает губу, не давая этому слову вырваться наружу, в тот же миг вспоминая, что ещё год назад он запретил называть его так, и всё же, даже спустя год, так непривычно звать его по имени. — Кинзо, остановись.

Вцепившись пальцами в простынь, она сильнее сжимает колени, дрожа всем телом, и отворачивает голову, только бы не видеть лица отца. Платье с тихим шуршанием опадает к её ногам, и, лишённая одежды, девушка чувствует себя особенно беззащитной, отчего лишь сильнее хочется сбежать, скрыться с глаз этого человека.

Она понимает, что уже не сможет считать его отцом, не сможет смотреть на него, как прежде — без страха и стыда. Не сможет вернуть то время, когда они безмятежно играли в шахматы и пили чай в увитой розами беседке.

В тот день она впервые увидела его слёзы, но уже не было сил удивляться, и даже подняться с постели ей удалось с трудом.

— Прости! Прости меня, Беатриче!

Сколько бы он ни раскаивался, Беатриче понимает, что случившееся сегодня однажды вновь повторится, ведь Кинзо также мечтает вернуть навеки потерянное прошлое. Лелея память об утраченной любви, он медленно погружается в преисподнюю. Презрение и страх неведомым образом смешиваются с сочувствием, запечатавшись в глубине её сердца, заменяя собой разбитую вдребезги любовь. И когда Кинзо протягивает к ней дрожащую руку, она резко отшатывается от него, вжимаясь в спинку кровати, подобно зверю, загнанному в ловушку и не способному больше обороняться, в панике застывшему перед охотником, несущим верную погибель.

Уже после, в душе, стоя под струями тёплой воды, Беатриче пытается стереть с себя постыдные следы произошедшего, липким отвращением застывшие комом в горле, алыми синяками рассыпавшиеся по коже, везде, где целовали его губы, где касались его руки.

Плоды гнилой любви со вкусом тлена — это всё, что осталось на увядшем, засохшем древе их уз. Беатриче понимает, что даже если бы захотела, уже не смогла бы их разорвать.

@темы: umineko no naku koro ni, фанфикшн

---

Delete a file

Автор: Шион-Они
Название: Delete a file
Фендом: Doki Doki Literature Club!
Пейринг: Моника/Юри
Рейтинг: R
Жанр: фемслэш, ангст, даркфик, POV
Предупреждение: ООС, насилие
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: Остался лишь один файл - с моим именем. Стоит удалить его, и всё закончится. Кроме страха смерти останавливает отвратительная мысль о том, что и моё самоуничтожение могло быть заранее записанным в сценарии, и тогда, убив себя, я лишь последую чёртовой программе.

Сейчас я думаю, что совершила большую ошибку. Оглядываясь назад, я понимаю, что всё могло сложиться иначе. Только ни в одной из предначертанных концовок я не получила бы желаемого.

Стоит лишь задуматься о том, насколько проще становится жизнь, когда знаешь, что ждёт тебя впереди, когда все альтернативные версии будущего уже заранее известны, и ты получаешь, казалось бы, безраздельную власть над своей судьбой и над судьбами близких. Даже более того — получаешь власть над всем этим фальшивым миром. Вот только проблема как раз в том, что он фальшив, как и всё в нём.

Я узнала то, чего мне не следовало знать, и распорядилась этой информацией наихудшим образом, наивно рассудив, что, поступив так, обрету счастье, получу заветную концовку этой трагической истории. И где-то в глубине души крылось желание пойти против воли создателя, разрушить рамки этого мира, где судьба каждого уже записана в сценарии. Мы лишь персонажи игры, марионетки на ниточках, и как легко обрезать нить, так же просто и удалить из игры любую из нас. И как счастлива я была, поняв, что запросто могу убрать всех своих соперниц одним лишь нажатием кнопки! Но это было бы слишком безрассудно и рискованно, такой поспешный шаг мог обернуться неприятностями. Моя жизнь всё ещё не принадлежала мне одной. Он — тот, ради кого я и затеяла эту глупость — мог удалить меня в любой момент. Поэтому я действовала осторожно, неторопливо дёргая за ниточки, подводя историю к нужному мне финалу.

Казалось, стоит убрать этих марионеток, в неведении следующих заданному им сценарию, как эта реальность явит иные грани, открыв новый, совершенно непредсказуемый — для меня — поворот. Казалось, удалить нужно именно их, но нет, возможно, убрать стоило самого игрока. Ведь именно с его появлением наш привычный светлый мир исказился. А может, нас и вовсе не было? Наш клуб, наша школа, город, сам наш мир — был рождён как раз в тот момент, когда этот человек загрузил игру?

Когда я думаю об этом, меня охватывает горечь. Я любила этого человека. Даже не зная ничего о нём, любила, и ради того, чтобы остаться с ним, разрушила всё, чем прежде дорожила. Это иррациональное чувство любви, появившееся столь необъяснимо, кто знает, было ли оно моим собственным или лишь запрограммированным во мне создателем игры?

Говорят, информация — самое сильное оружие. Владеющий информацией владеет миром. И практика это доказывает, сама убедилась. Но сейчас я проклинаю тот день, когда правда стала мне известна. Когда я поняла, что являюсь лишь персонажем игры, а мир, где я живу, мои друзья, семья, даже мои воспоминания — подделка. Стоило это понять, как всё вокруг потеряло свою значимость.

Тишина сомкнулась кольцом и давит на виски. Ни души вокруг, школа давно пустует, кажется, с тех пор, как я сама погрузила этот мир в пустоту. Лишь мои шаги эхом раздаются в коридоре от соприкосновения каблуков к полу, и кажутся необычайно громкими в этом холодном беззвучии. В комнату литературного клуба давно никто не заглядывал, а когда я была здесь последний раз, всё было пропитано запахом разложения, а остывшее тело Юри безвольной куклой лежало на полу. Я чувствовала смесь отвращения с удовлетворением — последняя помеха была стёрта, и больше ничто не мешало мне заполучить того человека и вечность с ним в этой звенящей пустоте. Лишь запах гнили просачивался в ноздри, заставляя поморщиться. А где-то внутри раздался отчаянный крик, но забвение, мутной пеленой осевшее во мне, не дало этому крику вырваться наружу. Я удалила последние файлы, оставив здесь только себя. В этом аду, что сама создала.

Сейчас здесь никого нет, лишь тени воспоминаний скользят перед глазами, заполняя комнату неясными образами. Вот Нацуки снова испекла кексы и о чём-то недовольно препирается с весело улыбающейся Саёри, стащившей без спросу пару кексов. Эти двое любили пошуметь, своей энергичностью внося оживление в атмосферу клуба. А Юри вновь сидит за книжкой, увлечённая чтением очередного триллера, и погружённая в свои мысли, не замечает ничего вокруг. Сначала эта девушка казалась мне обычной замкнутой скромницей, но узнав о её литературных предпочтениях, я была немало удивлена. Где это видано, чтобы милая девушка с удовольствием читала истории об убийствах, расчленениях и прочих зверствах? Но эта странность привлекла меня, показавшись весьма интересной.

Много раз мы с Юри, оставшись наедине, обсуждали книги. Делились впечатлениями друг с другом, рассуждали о жанровых предпочтениях, критиковали банальные сюжетные ходы и нелогичные действия некоторых героев. Юри раскрепощалась лишь рядом со мной, и без обычной робости, со столь несвойственной ей уверенностью могла вести долгие беседы, целиком забирая инициативу, стоило разговору перейти к какой-либо из её любимых тем.

— Никогда не понимала, как некоторым людям может нравиться боль? — нотки презрения звучали в моём голосе, когда я закрыла книгу, напоследок оставив в ней закладку. История этой книги смутила меня. Я не смогла понять хода мыслей главной героини, по иронии судьбы влюбившейся в мужчину, завербовавшего её в рабство и постоянно издевающегося над ней. Как эта женщина могла получать удовольствие от страданий — физических и моральных, — что доставлял ей этот человек?

— Боль бывает приятной, — тихо пробормотала Юри, тут же отведя взгляд, стоило мне с удивлением взглянуть на неё. — Я имею в виду, что болевые ощущения… они не обязательно будут приятны в физическом плане. Скорее в эмоциональном… — сбивчиво произнесла девушка, напряжённо поглаживая пальцами прядь волос. Она всегда так делала в моменты сильного волнения.

Я лишь усмехнулась в ответ, уже догадавшись о мазохистких наклонностях подруги. Тогда это были лишь догадки, подтвердившиеся гораздо позже. И когда истинное лицо Юри открылось мне, страх смешался с восхищением, что остервенелым безумием вспыхивает в душе при виде идеального чудовища.

Только кто же из нас в действительности был монстром?

У неё дома царила тишина, а по комнате разливалась вечерняя прохлада из раскрытой форточки и приятный запах чая с бергамотом. К тому моменту я уже знала о её необычной коллекции и, вытаскивая из сумочки остро заточенный нож с деревянной ручкой, покрытой изящной витиеватой росписью, была уверена, что Юри порадуется моему подарку. В глазах девушки загорелись безумные огоньки, и этот сумасшедший блеск не ускользнул от моего взора.

Я хотела пробудить демона, спящего под этой невинной оболочкой. Хотела увидеть кровь на её руках и этом милом лице.

Я хотела пробудить в ней безумие уже тогда, еще не подозревая даже, что однажды сделаю это не из-за вожделения, овладевшего мной, а из холодного расчёта.

Девушка неуверенно протянула подрагивающую руку к ножу и вздрогнула, ненароком порезавшись. Капли крови упали на пол, тут же впитавшись в ворс ковра. Я завороженно смотрела на её тонкое запястье, по которому стекали алые капли, и неосознанно поддалась вперёд, сжав её руку и впиваясь губами в кровоточащую рану. Юри не оттолкнула меня, лишь покорно опустила голову, позволив длинной чёлке упасть на глаза. И я не знала, что увижу в её глазах, столкнувшись взглядом — смущение или околдовавшую меня жажду крови. Скользя языком по голубоватым линиям вен, просвечивающихся сквозь бледную кожу, я медленно поднимала рукав рубашки, обнажая старые рубцы шрамов на запястьях девушки.

— Тебе нравится боль, правда? — прошептала я, коснувшись губами аккуратного ушка, рукой пробираясь под рубашку Юри, другой рукой вынимая нож из ослабевших пальцев.

Белая простынь медленно окрашивалась багрянцем, а наши обнажённые тела сплелись в безумном танце. Я склонилась над Юри, прижимаясь губами к её губам, проникая языком в податливый рот, осторожно ведя ножом по нежной коже шеи, ключиц, спускаясь к пышной груди, оставляя пока лишь едва заметные царапины. Отчаяние и удовольствие звучали в хриплых, надломленных стонах девушки, когда мои пальцы настойчиво проникли в неё, двигаясь в рваном ритме.

Меня манило безумие в её глазах. Сводила с ума сумасшедшая улыбка, исказившая её губы. Возможно, и на моём лице в этот момент было такое же выражение и взгляд оголодавшего зверя, жаждущего плоти.

Острым лезвием ножа я выводила стихотворные строки, рождающиеся в моей голове, на рёбрах и животе девушки, рождая кровавую поэму нашей бессильной пародии на любовь. Слова, выведенные изящным почерком, идеально ложились на бледную кожу, окрашивая её алыми линиями и витиеватыми узорами, создавая поистине прекрасный шедевр, оценить который сможет лишь знающий толк в истинном искусстве и способный найти красоту даже в оплоте смерти. Дрожащее тело служило мне полотном, с жадностью вбирающим в себя сладкую боль, что я дарила.

— Моника… не бойся ранить меня. В этом… калейдоскопе крови, я… — Юри судорожно выдохнула, не успев договорить, сильнее сжавшись, вскрикивая в эйфории, пронзившей её тело.

В ту ночь мы вместе утонули в грязном болоте похоти, наслаждаясь болью и испивая кровь друг друга, подобно сладким сокам.

Но именно тогда я поняла, что какой бы ненормальной не казалась мне Юри, у нас было много общего. Одно безумие на двоих. И зная её слабость, мне понадобилось лишь слегка подтолкнуть Юри, чтобы эта частица странности разрослась в настоящее сумасшествие.

Убить её оказалось так просто…

Но может, хотя бы мои чувства к Юри были моими собственными? Не запрограммированными кем-то, а настоящими. Ведь я чувствовала влечение к Юри ещё до того, как игрок появился в нашем мире. Или даже эти воспоминания, даже эти ощущения, даже та ночь, окрашенная багрянцем — фальшивка? Или создатель счёл нашу пару слишком экстравагантной для симулятора свиданий, потому и изменил данные в программе, заставив меня полюбить другого человека — того, чьего лица я даже не видела. Того, кто может запросто стереть меня в любой момент, как только ему надоест наша «вечность».

Или, может, так я пытаюсь убедить себя, что не виновата в её смерти?

Я всегда могу восстановить стёртые файлы, вот только их память сохранится, они будут знать обо всём, что я сделала с ними, и уж точно не смогут меня простить. А я не смогу смотреть им в глаза после того, как убила их всех.

Те счастливые дни уже не вернуть.

Остался лишь один файл — с моим именем. Стоит удалить его, и всё закончится. Кроме страха смерти останавливает отвратительная мысль о том, что и моё самоуничтожение могло быть заранее записанным в сценарии, и тогда, убив себя, я лишь последую чёртовой программе. А значит, остаётся ждать, пока сам игрок не удалит меня. Рано или поздно он сделает это, чтобы продолжить игру.

Как жаль, что я не могу сама создать альтернативную концовку для себя, для Юри, для всех нас. Концовку, в которой никому из нас не придётся умирать.

@темы: фанфикшн

---

Святотатство

Автор: Шион-Они
Название: Святотатство
Фендом: Death Note
Пейринг: Миками Тэру/Ягами Лайт
Рейтинг: R
Жанр: слэш, драма, философия
Предупреждение: ООС
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: Стоит символу обрести живую форму, как он теряет часть своей недостижимости.

— Ты отлично поработал и заслужил награду, Миками, — Кира лукаво улыбается, тонкими пальцами ослабляя узел своего галстука.

Их окружают высокие стены католической церкви. Огни свечей, коими заполнен зал, отбрасывают блики на сложный цветной орнамент в витражных окнах. Лайт сидит на алтаре, закинув ногу на ногу, и пристально наблюдает за Теру, стоящим подле него.

Миками следит за каждым движением своего Бога, не в силах отвести завороженного взгляда от карих глаз, словно бы видящих его насквозь. Его безрассудная мечта, ранее настойчиво отрицаемая, сейчас прямо перед ним, но вместо радости от исполнения желаемого, он ощущает смесь неясных эмоций, среди которых особенно отчётливо выделяется стыд.

Идеал неприкосновенен. Сияющий символ справедливости должен оставаться незримым для других, вдохновляющим людей и дарующим надежду. Подобно Богу. К нему нельзя приближаться с мыслями и желаниями, исполненными пороком. Одни эти желания осквернят его образ, разрушат видимость божественности, открыв лицо живого человека — идеального, но не всесильного. Способного проиграть.

Порой Миками жалеет об их первой встрече. О том, что она вообще произошла. Если бы он не увидел Киру, если бы продолжил со стороны выполнять его волю, не зная при этом ничего о своём идоле — этих неразумных, совершенно неправильных желаний и вовсе не появилось бы. Стоит символу обрести живую форму, как он теряет часть своей недостижимости.

— Сегодня, первый и единственный раз, я позволю тебе… — Его голос, подобно сладкому яду, проникает в сознание Теру, искушая. Лайт мягко касается ладонью его щеки, притягивая ближе.

Такой шанс даётся лишь единожды, потому его нельзя упускать. Нельзя отказываться от того, чего желал так долго. Тем более, если сам Ками, по собственному желанию, по собственной воле отдаётся ему. Сколько раз он представлял этот момент, коря себя за недостойные мысли. Представлял, как будет сжимать в объятиях стройное тело своего божества, терзать его губы страстными поцелуями, предаваясь наслаждению.

…или паскудному грехопадению?

Он возжелал посягнуть на высшее, на совершенное, очернив его своей похотью.

— Ками, мы в церкви. Не думаю, что правильно делать это здесь, — находит он безупречную отговорку, не дающую открыть подлинные причины опасений.

Кира усмехается в ответ, презрительным взглядом окидывая зал. Лики святых с укором смотрят на него с икон, как на грешника, посмевшего осквернить их прибежище. Холод исходит из каждого угла, проходя по деревянным пыльным скамьям, на которых давно никто не сидел, мысленно воздавая так и не услышанные никем молитвы. Лёгкий ветерок из едва заметных трещин в окнах касается свеч, заставляя огни мелко трепетать.

— Первые языческие Боги требовали жертвоприношений, порой даже человеческих. Стоило появиться единому Богу, как люди начали проливать кровь на войнах, творимых якобы во имя веры, дабы навязать эту веру отрицающим её. Устраивали побоища, сжигали людей лишь за то, что те не принимали их Бога. Все эти церкви построены на крови, — говорит Лайт, бросая на Миками задумчивый взгляд из-под длинной чёлки. — Уже это доказывает бесполезность таких Богов, — продолжает он, неприязненно хмурясь. — Разве достойный Бог допустил бы кровопролитие и страдания невинных? Разве Бог, видя все ужасы, творимые людьми, не должен вмешаться и исправить этот мир? Так почему же он бездействует? — со злостью выплёвывает он последние слова.

Теру согласно кивает, восхищаясь мыслями своего Ками. Несправедливость и жестокость этого мира всегда вызывали в нём отчаяние от невозможности всё изменить, спасти нуждающихся в спасении и наказать достойных кары. Мир, где нет справедливости — одна огромная ошибка безответственных Богов. Такой мир ему не нужен.

— Если хотя бы взглянуть на Богов Смерти, — продолжает рассуждать Ягами, — то можно сделать вывод, что и другим Богам плевать на людей. А равнодушные Боги, бездумно наблюдающие за людьми, должны быть свергнуты.

— Я желаю мир, где лишь Вы будете Богом, — хрипло выдыхает Миками, ощущая, как дрожь от волнения проходит по телу. — Мир, где каждому воздастся по заслугам.

— Верно, — кивает Кира, — и я создам этот мир. Мы вместе создадим его.

Миками опускается на колени, склонившись к ногам своего божества, и преданно смотрит в его глаза, ожидая приказа. Лайт с лёгкостью читает его душу, как открытую книгу. С другой стороны, Теру не может узнать о творящемся в душе его Ками, видя лишь лежащие на поверхности мысли. И замечая в глубине карих глаз отсвет тщательно скрываемой грусти, Миками отказывается верить в увиденное. Грусть — человеческое чувство, оно чуждо Богам.

Он не смеет сопротивляться, когда юноша притягивает его к себе, цепко схватив за галстук, и впивается в его губы требовательным поцелуем; но не смеет и коснуться в ответ, хоть желание крепко обнять его, пробираясь руками под одежду, почувствовать тепло его кожи, медленно сводит с ума. Это сумасшествие постепенно растекается по венам, целиком разрушая здравый рассудок, пронизанный сомнениями. Последний барьер рушится, когда Миками валит Лайта на спину, дрожащими руками сжав плечи юноши и грубо проталкивая колено между его ног. Ягами довольно ухмыляется, на мгновение разрывая поцелуй, и вновь впиваясь в сухие податливые губы приспешника, почти сразу проникая языком внутрь, тонкими пальцами зарываясь в густые чёрные волосы Теру, иногда с силой сжимая пряди.

Миками торопливо расстегивает его рубашку, пальцы дрожат и путаются в пуговицах, вызывая непозволительное желание просто разорвать мешающую вещь. Склонившись над самопровозглашённым божеством, распростёртом на алтаре, словно приносящим себя в жертву грязным желаниям своего верного слуги, Теру касается его груди, ощущая ровные, удивительно спокойные удары сердца. Так бьётся сама жизнь. Но импульс жизни так легко остановить — достаточно одной записи в тетради. Жизнь подобна тлеющему огоньку свечи, гаснущему при сильном дуновении ветра. И сколько же огней было погашено, принесено на алтарь Нового мира?

Все церкви построены на крови, а Боги издавна упиваются ею, как живительным нектаром, закусывая человеческой плотью. Люди сами создали себе таких Богов, в сравнении с которыми даже Боги Смерти куда милосерднее. Люди воплотили образы, порождённые своей больной фантазией, и стали рабами собственных иллюзий.

Люди создали Богов по образу и подобию своему.

Боги не чувствуют боли. Но короткий вскрик срывается с губ Киры, и ногти судорожно царапают деревянную поверхность алтаря, когда Миками входит в него, ощущая безумное переплетение эйфории со жгучим стыдом. Он нарушил строжайший запрет, позволив себе поддаться искушению, переступив через собственные принципы ради одного единственного желания. Ками не отталкивает его и не отдаёт приказ к прекращению этого безумства, хоть боль искажает тонкие черты его лица, а тело напрягается, подобно натянутой струне. Он тяжело дышит, стараясь успокоиться, усмирить бешено бьющееся сердце и не дать вырваться новым крикам и стонам.

Богам неведомо отчаяние. Но что, если не оно, подтолкнуло Ягами на такой шаг? — мимолётно проскальзывает мысль в голове Миками, когда он вбивается в тело своего божества и скользит тёплыми губами по тонкой шее, заставляя рваный выдох непроизвольно вырваться из груди юноши.

Это напоминает древний ритуал по неминуемому свержению божества с его престола. На твёрдом монолите самозабвенной веры остаются глубокие трещины, медленно расползающиеся по поверхности разума с каждым прикосновением к разгорячённой плоти, с каждым поцелуем, с каждым глубоким толчком. Но в забвении, похожем на наркотическое, мужчина шепчет имя своего бога, как молитву. Как проклятие. И кончает с его именем на устах.

Когда всё заканчивается, на место эйфории приходит опустошение. Иллюзии разбиваются перед глазами Теру, оставляя за собой руины некогда прекрасной лжи.

Лайт быстро одевается, застегиваясь на все пуговицы и затягивая галстук туже обычного. Лёгкая дрожь его рук остаётся незаметной для невнимательного взгляда. Но Миками замечает, и оттого сомнения ещё сильнее подтачивают его разум. Он больше не видит Бога перед собой — лишь человека, такого же, как он сам: с теми же мечтами и идеалами, с той же властью, дающей карать недостойных людей. С бесконечным одиночеством, надёжно спрятанным за тысячью крепких стен и масок. А людям порой необходима эмоциональная разрядка, ни один человек не может вечно держать всё в себе. Рано или поздно сорвётся, и велика опасность того, что случится, если стены рухнут в самый неподходящий момент. Боги равнодушны. Люди же не могут быть беспристрастными, и чувства, сколько их не подавляй, когда-нибудь возьмут верх.

Власть даёт возможность осуществлять даже самые трудно достижимые цели. Она пленяет людей, манит к себе, затягивает в свои сети. Но также накладывает огромную ответственность. И чем больше власти получает человек, тем большая доля ответственности ложится на его плечи. Обладая же божественной властью, человек либо сломается, либо будет полностью поглощён ею.

— Забудь о случившемся, — холодный голос Лайта с вернувшимися в него стальными нотками, вырывает Теру из раздумий и, подняв голову, мужчина сталкивается с ледяным взглядом карих глаз.

— Вас что-то тревожит? — непроизвольно вырывается вопрос, и Теру тут же жалеет о неосторожно брошенных словах, но решительно поднимает взгляд, вглядываясь в непроницаемое лицо шатена. — Если Вы того желаете, я забуду о произошедшем и не посмею когда-либо затронуть эту тему, но всё же… почему Вы позволили мне?.. — Он не ждёт ответа, и после нескольких секунд молчания, слишком долгих, вызывающих тревогу; слушая звенящую тишину, казавшуюся едва ли ни зловещей, он уже готов принести извинения за лишние вопросы, как неожиданный ответ слетает с уст Киры:

— Мне нужно было привести мысли в порядок. Этот способ весьма нестандартен, зато эффективен.

— Вот как.

— И ещё… церковь навеяла мысли о жертвоприношениях. — Он проводит ладонью по алтарю, на котором совсем недавно предавался грехопадению. — В конце концов и церковь Киры будет построена на человеческой крови. — Горькая усмешка появляется на тонких губах. Он опускает голову, и длинная чёлка закрывает глаза, подобно барьеру, не позволяющему прочесть скрытое во взгляде.

— Понимаю, — отвечает Миками. Уголки его губ слегка приподнимаются в сдержанной улыбке. — Может, наши действия и не назовёшь гуманными, но только так можно изменить мир в лучшую сторону. И это лучше, чем бездействие. Так что я буду на Вашей стороне. До конца.

— Что ж. — Ледяная пустота в его глазах сменяется спокойным удовлетворением, как если бы он услышал именно то, что и хотел. Единственный ответ, способный разрушить так некстати пришедшие сомнения. — Вскоре я свяжусь с тобой и дам новые указания, а пока действуй как запланировано, — говорит Лайт, бросив взгляд на часы, и понимая, что пора поторопиться. Время неумолимо, оно не даёт вволю насладиться драгоценными минутами спокойствия.

Глядя в спину уходящему Ягами, Теру понимает, что ошибался, тая в себе страх разочароваться, увидев скрытое под образом недостижимой божественности. Кира — не Бог. Но именно поэтому он не может с безразличием наблюдать за беспределом, творящимся людьми. Человеку трудно даётся роль беспристрастного зрителя. Людям трудно судить непредвзято, и потому иногда человеческая справедливость может принимать самые жестокие формы. Но только люди могут судить людей, основываясь на человеческих законах, отличных от божественных. Только те, кому знакомо сострадание к жертвам и предельная ненависть к совершающим злодеяния. Ненависть, недопускающая прощения.

Возможно, каждая жизнь ценна и каждый человек может измениться, даже отъявленный злодей, некогда причинивший людям множество страданий. Но значит ли это, что он должен быть прощён лишь из-за своего раскаяния? Даже если человек изменится и поймёт свои ошибки, это не исправит уже содеянного им. Убитые не вернутся к жизни, а пострадавшие никогда не забудут боли, причинённой им. Жертвы изнасилований до самой смерти несут в себе психологические травмы, семьи убитых скорбят по близким людям, в то время, как преступник, отсидев свой срок, спокойно выходит на волю, продолжая жить, а кто-то и вовсе уходит безнаказанным благодаря своим связям и деньгам. А значит, кто-то должен покарать их. Будет ли это справедливостью? По большей части, да. Но прежде всего это будет местью за жертв, за тех, кого не может защитить закон. По какой-то нелепости закон всегда был на стороне злодеев, защищая их и забывая о праве пострадавших быть отомщёнными.

Смерть можно искупить лишь смертью. Страдание — равносильным страданием.

И даже увидев человека, скрытого ранее под обезличенным образом идола, даже приблизившись к нему за грань допустимого, заглянув в холодную, мятежную душу, исполненную искренней жаждой правосудия и болезненным грузом греха, который он сам возложил на себя, Миками понимает, что готов, как и прежде, служить ему. Не как недоступному божеству, а как человеку, разделяющему с ним одни цели и идеалы. Он готов принести жертвы ради воплощения их общей мечты, ради рождения того мира, что не смогли создать равнодушные Боги.

@темы: Death Note, фанфикшн

---

Реквием золотых бабочек

Автор: Шион-Они
Название: Requiem of the Golden Butterflies
Фендом: Umineko no Naku Koro ni
Пейринг: Батлер Уширомия/Беатриче
Рейтинг: G
Жанр: гет, ангст, драма
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: У них с Беатриче одинаковые глаза. Они во всём идентичны, кроме своей сути. Но если забыть об этом хоть на миг, то можно сделать вид, что Беато, стоящая перед ним, и есть та Беатриче, которую он знал.

В его глазах невыносимая тоска всякий раз, когда он смотрит на неё, всё надеясь увидеть перед собой прежнюю Беатриче. И так хочется поверить, что эта по-детски наивная, до омерзения смирная и покорная Беато — лишь роль, столь умело отыгрываемая Золотой Ведьмой. А если так, значит, в какой-то момент она сбросит это амплуа и хитро, надменно ухмыляясь, сообщит: «Всё это было постановкой, а ты дурак повелся!» — и её безумный смех эхом отразится от стен комнаты.

О, тогда он многое ей выскажет! Засыплет проклятиями за этот глупый спектакль, за все её выходки. За почти утраченную надежду её вернуть. А после, следуя лишь нелепому импульсу, притянет ведьму к себе, крепко обнимая, боясь, что она вновь исчезнет и обратившись бабочками, улетит туда, где он уже не сможет её отыскать. Беатриче лишь усмехнётся: «Что, Батлер, скучал по мне?» Но ответ столь очевиден, что и озвучивать его нет смысла.

Беатриче перед ним — смущённо улыбается, неуверенно протягивая испечённое ею печенье, и смотрит с такой нежностью и преданностью, что тошно становится от этого взгляда и от запаха свежей выпечки.

Золотая Ведьма никогда не стала бы готовить для него. Золотая Ведьма никогда не стала бы так смотреть.

Всё, что осталось от Беатриче — воспоминания, поле их прежнего сражения и недавно рождённая Беато.

Невыносимо видеть её. Невыносимо быть рядом с ней. Она как луч фальшивой надежды. Как напоминание о безвозвратном.

И рука в ярости поднимается, выбивая поднос с печеньем из рук Беато. На миг проскальзывает раскаяние, но отметая это чувство, Батлер торопливо уходит. Лишь бы не видеть её. Лишь бы не видеть как она тихо плачет, склонившись над рассыпавшемся по полу печеньем. Батлер знает, что она старалась для него, знает, что она ни в чём не виновата.

Он опускается в кресло, судорожно прижимая ладонь к лицу, и тихо смеётся от бессилия. Стоит попытаться отогнать от себя воспоминания, как они возвращаются с всё большей настойчивостью. Как наваждение. Как иллюзия, порождённая магией Вечной Ведьмы. Он бы всё отдал, лишь бы иллюзия стала действительностью.

Батлер закрывает глаза и погружается в беспокойный сон, в обрывках которого отражаются некогда забытые осколки правды, а после перед его взором предстаёт огромное пустое пространство; и пол, и стены, и потолок которого расчерчены чёрно-белыми клетками, напоминая бесконечную шахматную доску. Среди этого сюрреалистичного пейзажа особо выделяется позолоченный гроб, обвитый колючими терниями. Батлер подходит к гробу и склоняется над Беатриче, лежащей в нём. Длинные светлые волосы рассыпаны по её плечам, густые ресницы отбрасывают тень на бледные щёки. Казалось, она просто спит, видя мирные сны, столь непохожие на реальность, оставшуюся за пределами сна. В сказках принцессы всегда просыпаются от поцелуя принца, но может ли поцелуй принца разрушить заклятие, лежащее на ведьме, если сама ведьма наложила его на себя?

Юноша протягивает руку, пытаясь коснуться лица Беато, но тут же острые шипы впиваются в кожу. Тернии словно защищают Беатриче, не позволяя никому потревожить её сон. Батлер пытается прорваться сквозь колючие лианы, раздирает руки и лицо до крови, но терний становится всё больше, и они всё сильнее сжимаются вокруг гроба, так, что вскоре целиком закрывают Беатриче, опутывая её. Безумный крик срывается с губ юноши и, опускаясь на колени, он продолжает неистово бить кулаками по колючей ограде, ставшей похожей на неприступную стену, а после в бессилии скребёт ногтями по терниям, хрипло бормоча её имя, словно спящая красавица проснётся, услышав его отчаянный зов.

Он судорожно дышит, приходя в себя, и вздрагивает от неожиданности, когда мягкая рука нерешительно касается его плеча, окончательно вырывая из неприятного сновидения. Обернувшись, он видит перед собой Беато, испуганно мнущуюся позади него.

— Вам приснился кошмар? — с волнением спрашивает она, и забота в её голосе лишь действует на нервы, но Батлер не даёт эмоциям вновь вырваться наружу, и с натянутой улыбкой качает головой.

— Прости за печенье, — коротко бросает он, хоть чувство вины и впрямь прокралось в его душу, подкрепившись этим отвратительно тёплым, любящим взглядом синих глаз.

У них с Беатриче одинаковые глаза. Они во всём идентичны, кроме своей сути. Но если забыть об этом хоть на миг, то можно сделать вид, что Беато, стоящая перед ним, и есть та Беатриче, которую он знал.

Если только забыть, что Беатриче больше нет.

Беато рвано выдыхает и удивленно распахивает глаза, когда Батлер, схватив её за руку, притягивает к себе и крепко обнимает, утыкаясь носом в тонкие ключицы. Девушка нерешительно кладёт руки на его плечи, боясь, что он вновь оттолкнёт её, и мягко улыбается. Ей бы только забыть, что в его глазах отражается совсем другая Беатриче. Только бы забыть, что эти тёплые объятия предназначаются вовсе не ей.

— Прости, что я не она, — тихо шепчет Беато, но её голос достигает ушей Батлера, хоть ответом его служит молчание.

Лишь на краткий миг можно позволить себе забыть правду перед тем, как вернуться на шахматную доску, где эта правда вновь предстанет перед глазами.

@темы: umineko no naku koro ni, фанфикшн

---

Наш милый ад

Автор: Шион-Они
Название: Наш милый ад
Фендом: Umineko no naku koro ni
Пейринг: Фредерика Бернкастель/Лямбдадельта
Рейтинг: PG 13
Жанр: фемслэш, ангст, hurt/comfort
Предупреждение: ООС
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: Не каждому удается сохранить душу и трезвый рассудок, побывав в аду. Не каждому удаётся сохранить себя.

Сколько раз нужно умереть, чтобы смерть вошла в привычку? Тысячу, а может, и больше. Сколько осколков нужно пройти, чтобы отыскать мир со счастливым исходом? Шанс найти выход — один к квадриллиону. Этот шанс равносилен чуду.

Время идет, но ничего не меняется — лишь бесчисленные моменты смертей близких и миг собственной гибели мелькают перед глазами, а жажда бороться постепенно сменяется фатализмом и полным смирением перед судьбой. Остаётся разве что ставки делать на то, каким в очередной раз будет финал. Одно лишь ясно — не быть ей победителем в этой игре, не выбраться из ловушки судьбы.

Говорят: если долго мучиться, что-нибудь получится. Только, что же станет с тем, кто мучился? Останется ли он тем, что прежде? Не каждому удается сохранить душу и трезвый рассудок, побывав в аду. Не каждому удаётся сохранить себя.

Бернкастель судорожно дышит, прижимая колени к груди, длинная челка от пота липнет ко лбу и дикая дрожь сотрясает хрупкое тело. Нужно всего лишь переждать, и наваждение исчезнет, воспоминания, пришедшие во сне, вновь уйдут, укрывшись дымкой забытия.

Нужно лишь забыть. Стереть из памяти те долгие годы бесконечных смертей и перерождений, бесконечного бега по замкнутому кругу.

Забыть. Оставить всё в прошлом. Уйти с головой в происходящее на игровом поле, лишь бы только не вспоминать.

В последнее время яд скуки всё сильнее отравляет, заставляя думать о том, чему лучше бы так и остаться в глубине подсознания, не выходя наружу омерзительными кровавыми образами.

Порой ведьма чудес задумывается о том, что же осталось от неё самой. Не умерла ли она настоящая ещё в самом первом мире? А если так, то кто же она сейчас? Правда, такие мысли приходят крайне редко. Но в такие моменты ведьма жалеет, что вообще ещё способна мыслить. Пустота внутри давно поглотила, выходя наружу алым безумием и неоправданным желанием причинять боль, издеваться, ломать, как когда-то сломали её саму. Пустота разрастается с каждым днём, непреодолимая скука затягивает в себя, и Берн кажется, что уже ничто не способно рассеять её.

Стук каблуков по паркету отвлекает от размышлений, заставив поднять голову, устремив злой взгляд к непрошеной гостье. Лямбда весело улыбается, лёгким шагом подходя к Берн, и глядя на неё, ведьме чудес порой не верится, что та прошла через тот же ад, что и она. Лямбдадельта выглядит слишком живой. Слишком много в ней осталось от человека. Слишком много того, что Берн давно потеряла.

— Что, опять вспомнила былое? — усмехается блондинка, заботливо склоняясь над Фредерикой и мягко поглаживая руками её острые плечи, обтянутые шёлком платья. Как всегда чувствует её состояние без слов, без пустых пояснений, и в такие моменты Бернкастель особенно благодарна ей за эту удивительную эмпатию. Впрочем, благодарностью её чувства трудно назвать, скорее облегчением от того, что есть кто-то, кто может понять, кто-то, в чьих глазах отражается то же безумие, порожденное долгим скитанием по параллелям.

Фредерика отбрасывает руку спутницы, напряжённо вглядываясь в её улыбающееся лицо. Лёгкое раздражение проходит по нервам, стоит ведьме осознать, в каком состоянии Лямбда застала её: дрожащую, с застывшими дорожками слёз на щеках. Мерзко.

— Развлеки меня, — холодным тоном произносит она, растягивая губы в безумной усмешке.

— И как же? — спрашивает ведьма абсолюта, не отводя хитрого взгляда с лица Бернкастель. — Мне станцевать перед тобой, предложить партию в шахматы, или?.. — она склоняется ниже, так, что её губы оказываются на одном уровне с губами Берн.

Недовольный вздох срывается с губ Бернкастель, и сжав плечо девушки, она притягивает её ближе к себе, впиваясь поцелуем в податливые губы. Обвив руки вокруг шеи подруги, Лямбда сильнее прижимается к ней, словно горячий поцелуй сможет растопить холод, давно поселившейся в их душах. Берн кусает её, ощущая во рту металлический привкус крови, такой знакомый ещё с тех ненавистных времен, а Лямбдадельта, разорвав поцелуй, глухо смеется, вытирая губы тыльной стороной ладони, пачкая подбородок кровью, и утыкается носом в плечо Берн, поглаживая руками её чуть подрагивающую узкую спину.

— Добро пожаловать в наш милый ад, — усмехается Берн. — Правда, выход здесь не предусмотрен.

@темы: umineko no naku koro ni, фанфикшн

---

Жестокая игра

Автор: Шион-Они
Название: Cruel game
Фендом: Death Note
Пейринг: Эл Лоулайт/Лайт Ягами
Рейтинг: R
Жанр: слэш, драма, сонгфик, любовь/ненависть
Предупреждение: изнасилование
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: Он знает - глядя ему в глаза, Лайт также видит отражение костлявой. Их связала смерть, и чем больше Эл приближался к Лайту, тем сильнее ощущал на своей спине её холодное дыхание и, казалось, даже слышал её глумливый смех.

— Мне нужны ответы. Ответы на многие вопросы. И я думаю, что смогу получить их от тебя. Неважно, каким способом, — задумчиво произносит Эл, глядя сверху вниз на Лайта, сидящего у тюремной койки, оперевшись на неё спиной.

— Ответы? — парень усмехается, не отводя острого взгляда от лица противника. — То есть тебе нужно чистосердечное признание? Признание в том, чего я не делал?

Тонкие губы растягиваются в ядовитой ухмылке, и Эл в который раз с неприязнью ловит себя на мысли, что не прочь испить сладкий яд с его губ. И это желание с лёгкостью смешивается с жаждой познать немую сталь его души, проникнуть в самые дальние уголки сознания. Разгадать загадку, больше напоминающую дремучий лабиринт, в бесконечных дебрях которого можно запросто заблудиться и попасть в один из множества капканов, расставленных по пути.

Лоулайт всегда любил сложные игры, но эта игра превзошла все ожидания.

— Как ты убивал? Каким способом? — Спрашивает Эл, сев на корточки совсем близко к подозреваемому и склонившись к его лицу, от чего тот, с опаской глядя на него, отодвигается, неосознанно давая себе повод усомниться в собственной смелости.

— Я не знаю, — наконец отвечает, не скрывая раздражения в голосе. — Если я делал это неосознанно, в бессознательном состоянии, то и сам хотел бы знать, как. Только вот сейчас эта теория кажется совсем уж абсурдной.

— Согласен. Эта версия ни на один процент не тянет на правду. Ты убивал, будучи в сознании, у тебя нет раздвоения личности или иных расстройств такого рода.

— Рюдзаки, сколько раз мне ещё говорить тебе, я никого не убивал! Я не Кира! — подобно заезженной пластинке повторяет он наизусть заученные слова, не имеющие под собой ни доли правды. В неискренних словах пряча страх быть раскрытым.

Иногда безумное желание признаться, рождённое азартом и другими чувствами, отрицаемыми, зарытыми так глубоко, что и червям не добраться, посещает его разум, и тут же отбрасывается за своей нелогичностью. Итог признания столь очевиден, что глупо предполагать иное развитие событий. Но всё же порой Лайт позволяет себе мечтать о том, что было бы, перейди Эл на сторону Киры. Они могли бы отлично сработаться и вдвоём создать идеальный мир, прекрасный Эдем, где Кира будет Богом, а Эл — его верным ангелом-хранителем и советчиком. Роль серого кардинала идеально подошла бы детективу. Вот только эта мечта быстро записывается в разряд неисполнимых, пустых грёз. Эл никогда не признает Киру. Эл никогда не поймёт, сколь невыносимо бездействуя наблюдать за медленно гниющим миром.

Эл никогда не будет на его стороне и до самого конца останется врагом, а тех, кто мешает созданию Нового Мира, нужно уничтожить. Это единственный выход.

Обычно в его глазах то холод презрения, скрытого под снисходительно вежливым тоном, то жара злости, вспыхивающей при каждой удачной провокации Рюдзаки. Эл нравится смотреть, как Лайт злится, метая взглядом молнии, едва сдерживаясь, чтобы не пустить в ход кулаки. Эл нравится, когда Лайт злится, ведь лишь в такие моменты он может видеть его настоящее лицо, настоящие чувства, не прикрытые лицемерной обходительностью. Или хотя бы часть чувств. Порой ему кажется, что Лайт поставил огромный бетонный барьер внутри своей души, и эти стены невозможно разрушить, как невозможно и перебраться через них. Но когда детектив склоняется ближе к юноше, едва касаясь его губ своими, Ягами отшатывается, глядя на Эл взглядом загнанной в угол дикой кошки.

— Какого чёрта?! — вскрикивает он, и возможно, не будь его руки скованы за спиной наручниками, он со всей силы врезал бы Рюдзаки. Лучшая защита — нападение, и эта тактика нередко оправдывает себя.

— Я выключил все камеры, — невзначай замечает Эл. — Так что, что бы я с тобой не сделал ради получения признания, об этом никто не узнает.

Лайт никогда не признается даже под пытками, даже если гордость будет растоптана, а душа разорвана в клочья, и детектив спокойно принимает этот факт, как данность. Будь иначе, то и игра утратила бы свой интерес. И всё же шанс получить признание хотя бы в виде едва заметного намека, не равен нулю.

Как легко лгать самому себе, искать такие красивые и правдоподобные причины, искать выгоду в том, чтобы поддаться соблазну.

Игра — лишь страсть. А может, страсть — игра?

Ящерицы-мысли сплетаются в яростный клубок. Будучи в тупике, Ягами вынужден признать, что Эл поставил ему шах, загнав на край доски и обрезав все пути к отступлению. Скованные руки не дают возможность защититься, и когда детектив прижимает его к жёсткой тюремной койке, парень судорожно пытается отыскать выход. Такой ход не был предусмотрен, Лайт и предположить не мог, что Эл вытворит нечто подобное.

Эл и рад бы отступить, но глупо поддаваться решениям, продиктованным страхом. В объятьях игры дороги нет назад.

— Это преступление, ты в курсе? — слова звучат на удивление спокойно и тон голоса по-прежнему ровен, словно бы Лайт ведет светскую беседу с приятелем, а не пытается вырваться из крепкой хватки врага, чьи руки беспардонно расстегивают ремень его брюк.

— Цель оправдывает средства. Твои действия доказывают это, не так ли? — мягко касается лица юноши, останавливая взгляд черных, словно бездна глаз на его глазах, и ловя в их глубине отражение смерти. Он знает — глядя ему в глаза, Лайт также видит отражение костлявой. Их связала смерть, и чем больше Эл приближался к Лайту, тем сильнее ощущал на своей спине её холодное дыхание и, казалось, даже слышал её глумливый смех, всякий раз вспоминая в такие моменты о послании, оставленном Кирой.

Боги смерти любят яблоки.

Люди тоже тянутся к запретному плоду. Ведь чем труднее заполучить что-то, чем больше расставлено препятствий на пути к получению желаемого, тем желаннее оно становится.

Эл и сам не знал, кто был для него запретным плодом: Кира или Лайт. Но потому хотел получить обоих в одном лице.

— Оставь мечты, Кира, тебе не победить в этой войне. Даже если ты убьёшь меня, даже если продолжишь убивать преступников, от всех не избавишься. Каждый человек, даже самый порядочный — потенциальный преступник, ты живой тому пример. Тебе всей жизни не хватит, чтобы создать свою утопию. — Детектив усмехается, заметив яростный блеск в глазах подозреваемого. Лайт с удовольствием оспорил бы его слова, привёл в пример статистику понижения преступности, доказывающую эффективность его действий, но вынужден молчать, запрятав гнев как можно глубже, так, чтобы никто не добрался до отчаянных мыслей и подтачивающих душу сомнений, с такой лёгкостью обращённых в слова, вырвавшиеся с губ его противника.

Нельзя сомневаться. Сомнения — прямой путь к поражению.

— Рюдзаки, я не… — ложь не успевает сорваться с уст. Эл наклоняется ниже, касаясь указательным пальцем его губ.

— Молчи. Я знаю правду, и пока что этого достаточно.

Противоречивые желания сталкиваются в нём. Сердце, что давно, казалось бы с детства, не давало знать о своей воле, подало голос, столкнувшись в противостоянии с разумом. И сейчас Лоулайт сделал бы всё возможное, лишь бы разрушить это неразумное желание растянуть время, дать Кире шанс оправдаться, спастись. Дать себе возможность продлить увлекательную партию со своим врагом, даже если в роли пешек живые люди, что рано или поздно падут с доски, оказавшись засыпанными могильной землёй. Даже если однажды сам Кира вобьёт гвозди в крышку его гроба.

Стоит поддаться воле сердца, и ошибок не избежать. Любой неверный ход, даже одна единственная логическая ошибка может стоить жизни.

У Эл холодные, словно у мертвеца, руки, и Лайт вздрагивает, ощущая его ладони на своей коже. Его поцелуи наполнены болезненной горечью и едва сдерживаемой злостью, хоть на языке и остаётся сладкий привкус вишнёвых леденцов, недавно съеденных детективом.

— Ненавижу тебя, — шипит Лайт, обжигая взглядом, дёргаясь и пытаясь высвободить затёкшие от долгого нахождения в неудобном положении руки из-под металла наручников, когда Эл стягивает с него брюки. Парень резко бьёт коленом в живот детектива, заставив того на миг отпустить его, прикладывая руку к ноющему болью животу, и тут же, не давая опомниться, вновь сильнее прижимая всем телом к кровати, напоследок наотмашь ударяя подозреваемого по лицу.

— Не сопротивляйся, Кира.

Ягами плотно сжимает губы, когда Эл пальцами сжимает бедро так, что точно останутся синяки. Но гордо поднимает голову, жмурясь, позволяя злым красным, словно язычки пламени, бликам играть в его глазах. Он знает, что ещё отыграется за происходящее сейчас, и уже с наслаждением представляет различные наиболее мучительные способы убийства своего оппонента, отчего его губы непроизвольно растягиваются в безумной ухмылке. И Эл вновь с отвращением к себе чувствует невыносимую тягу к чудовищу, лежащему под ним, тягу, пробуждающуюся всякий раз, стоит ему увидеть его истинный дьявольский лик.

Лайт не плачет, когда детектив грубо входит в него — лишь сильнее сжимает кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, и кусает губы, не давая сорваться ни крику, ни стону, ни даже тихому всхлипу. А под закрытыми веками мелькают и взрываются вспышками яркие круги.

Ягами пытается угадать: на каком кругу ада находится сейчас он сам?

Тени скользят по серым стенам камеры, и вглядываясь в них, Эл кажется, будто среди этих теней видит огромный призрачный силуэт с костяными крыльями, застывший под потолком и словно бы с интересом наблюдающий за происходящим. Тень смерти на стене и дьявол, корчащийся в агонии под его телом, не пугают, а лишь пробуждают больший азарт, вихрем возбуждения проходя по венам, сжигая ледяную кровь.

— Благими намерениями вымощена дорога в ад, — хрипло шепчет Эл в губы Киры, толкаясь глубже в напряжённое тело подозреваемого. — Мы оба там будем.

И даже если Кира убьёт его, Эл не оставит своего палача. Даже будучи призраком, он найдёт среди разрухи и тлена величавого юношу на костяном троне, и пробираясь сквозь груду трупов у его ног, доберется до него. И одинокий Бог падёт — к его ногам. У него не останется другого выбора.

@музыка: Dark Princess - Жестокая игра

@темы: Death Note, фанфикшн

---

В тисках

Автор: Шион-Они
Название: В тисках
Фендом: ориджинал
Пейринг: Реальность/человек, упоминаются Жизнь, Смерть
Рейтинг: R
Жанр: гет, драма, философия, любовь/ненависть
Предупреждение: изнасилование, смена сущности, ксенофилия
Размер: мини
Статус: закончен
Аннотация: - Ты поимела меня, - хрипло откликается парень, горько усмехаясь. - Во всех смыслах. - Знаю, - Реальность мило улыбается, позволяя возлюбленному перебирать пальцами свои золотистые кудри.

Он встретил её ещё мальчишкой. Прекрасная девушка с золотистыми кудрями и мягкой улыбкой дружелюбно протягивала ему руку, и он доверчиво протянул в ответ свою маленькую детскую ладошку. Девушка перед ним напоминала сказочную принцессу: светлую, благородную, покровительствующую благодетели и ненавидящую зло. В её травянисто-зелёных глазах горел озорной огонёк, а рука была нежной, как шёлк. И не обратил мальчик внимания на то, как эта тонкая, мягкая рука крепко, почти до боли сжала его ладонь. Он доверчиво шагал вслед за прелестной девой, искренне веря, что она приведёт его в тот чудесный мир светлого волшебства и нежных грёз, о котором он читал в книжках. Он доверчиво шагал за златовласой, сказочной принцессой, полный детского любопытства, открытый тому миру, о котором мечтал.

Кто ж знал, что прекрасная принцесса окажется злой ведьмой? Кто ж знал, что отведёт она совсем в другой мир. Реальный.

Она и была воплощением этого мира — сестрой ласковой, но суровой и мудрой обманщицы — Жизни, и с виду мрачной, но сочувствующей и милосердной — Смерти.

В начале он идеализировал свою принцессу, но когда понял, что она из себя представляет, — уже не мог ничего изменить. Поздно глаза открылись, да и пойми он раньше — вряд ли это обратилось бы иначе.

Мягкая улыбка её превратилась в ехидную усмешку, а зелень глаз теперь напоминает яд, жгучую крапиву; и пальцы её — тонкие, нежные, — теперь как острые спицы — до боли впиваются в плоть, сжимаясь кольцом на горле.

Пришло понимание, что Реальность никогда и не любила его, и даже не ненавидела. Она игрок — ей нравится разрушать тех, кто крепок и силен, нравится добивать слабых, и также нравится очернять прежде чистые сердца. Ей нравится видеть отчаяние в глазах людей, когда она по порциям, медленно выкладывает перед ними свою картину правды, — тот самый, уродливый и с тем прекрасный шедевр, что давно написала на пару с сестрёнкой-Жизнью.

Он предпочёл бы никогда не видеть эту картину. Он предпочёл бы и дальше жить среди иллюзий. Только вот иллюзии — злейшие враги его принцессы. Реальность жестока, груба, но порой, хоть и редко — справедлива. У неё своя игра, отличная от забав иллюзий. В этой игре она всегда победитель, а он, наивный, когда-то надеялся обыграть её!..

Сейчас же, сидя на потрёпанном старом диване, покрытом слоем пыли, держа у обветренных губ стакан дешёвой водки, он усмехается, делая глоток, и тут же морщась — слишком крепко, да и вкус отвратный. И куда же подевался тот невинный мальчик, полный лучезарных надежд, что так ясно читались в его больших сияющих глазах? Теперь же эти глаза потухли, и весь вид его источал усталость и опустошение. Десять лет прошло или больше?.. Бессмысленно считать. Того мальчишку уже не вернуть.

Реальность обвивает руки вокруг его шеи, обнимая с обманчивой нежностью.

— Прекрасный дворец, — иронично усмехается она, окидывая взглядом маленькую комнату с подранными обоями и дешёвой мебелью, словно невзначай бросая взгляд на стол, где лежали небрежно брошенные квитанции и счета. Долги давно стали своеобразной оригинальной коллекцией: всё копятся и копятся, стоит с одним разобраться, как новый долг валится, словно из неоткуда. А проблемы — особая коллекция номер два, — отнюдь не уникальная и скорее ненавистная, — и если б мог он, давно бы избавился от обеих коллекций, которые с такой радостью дарила ему нелюбимая любовница Реальность.

А она всё улыбается, с добродушием даря новый экземпляр для коллекции, в виде увольнения. Впрочем, парень помнит, что были подарки и похуже: смерть матери, взыскание по кредиту, предательство некогда лучшего друга… Всё в копилку, всё в замечательную коллекцию! Реальность всегда щедра на подарки для любимого.

Много раз он пытался всё изменить, начать с чистого листа. Дважды переезжал, в надежде, что его принцесса оставит его в покое. Только вот она отличилась верностью, крайней, извращённой преданностью, и куда бы не бежал он — она всюду его находила. Словно чёртова сталкерша, вечно преследующая. И не скрыться от Реальности, не сбежать. Она везде разыщет и вновь засыплет подарками.

Он всегда был в её тисках, только в детстве ещё не понимал этого.

Принцесса мягко проводит рукой по его худой груди, забираясь под тонкую ткань рубашки. Руки её холодные, но прикосновения обжигают. Парень дёргается, пытаясь оттолкнуть её от себя, но она настойчиво прижимает его к дивану, наваливаясь сверху. Давит. Как раньше, так и сейчас. Всегда. Такая лёгкая, как пушинка на вид, но от этого давления всё внутри переворачивается, и дышать становится труднее.

Тяжело. Слишком.

Бледные пальцы смыкаются на его запястьях, впиваясь ногтями в кожу. До боли. Ей нравится причинять боль. Она упивается ею, словно живительным нектаром. Зубы резко кусают плечо, срывая с губ парня приглушённый вскрик. Реальность не бывает нежна; не знает она ни любви, ни ласки. Она никогда не целует — лишь кусает, порой до крови, словно голодный зверь, жаждущий поглотить свою добычу. Она — хищник, а он — лишь та самая добыча. Давно понял, как бесполезно сопротивление. Смирился, принимая с рабской покорностью любовные забавы своей жестокой принцессы.

Рубашка с треском рвётся, как когда-то была разорвана душа её обладателя — теми же обманчиво хрупкими руками. Реальность прижимается к нему, проводя кончиками пальцев по впалому животу и выступающим рёбрам, языком касаясь мочки уха, тут же грубо прикусывая её.

— Я всегда буду с тобой, — любовно шепчет, опаляя дыханием кожу, и слова её, как клеймо, как проклятие.

— Почему ты так жестока? — спрашивает парень, стараясь подавить предательский всхлип, но чёртовы слёзы всё текут по худым щекам, с головой выдавая. Слаб. Слишком слаб. Недостойный противник для Реальности — только в качестве раба годится.

Она не ответит — лишь холодно усмехнётся, рукой проводя между ног своего пленника, что увела однажды за собой. А парню останется лишь кричать от боли, когда пальцы её вторгнутся внутрь, постепенно, по одному, двигаясь в рваном ритме. Всё глубже и глубже проникая, словно желая через это отверстие добраться до самого сердца и вырвать его из груди.

Оргазм с ней всегда напоминает агонию, но только и после не будет облегчения — лишь продолжение привычного ада.

— Ты поимела меня, — хрипло откликается парень, горько усмехаясь. — Во всех смыслах.

— Знаю, — Реальность мило улыбается, позволяя возлюбленному перебирать пальцами свои золотистые кудри.

Парень устало закрывает глаза, и всё ждёт, когда же в гости к нему заглянет сестра Реальности — та самая — мрачная, но милосердная, милая сестрёнка-Смерть. Он так давно её ждёт…

@темы: фанфикшн

---

Замкнутый круг

Автор: Шион-Они
Название: Замкнутый круг
Фендом: Soul Eater
Рейтинг: G
Персонажи: Хрона Гордон, Мака Албарн
Жанр: джен, ангст, драма, AU
Предупреждение: ООС
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: Хрона часто думает, как было бы здорово, если бы Мака забрала её в свой мир. Только найдётся ли ей место в её мире? Найдётся ли место рядом с Макой? Ей, калеке в инвалидном кресле.

Ни души вокруг; лишь пустыня, тянущаяся, кажется, на сотни, тысячи миль. Безжизненное место лишенное влаги, а в синем небе застыло изнурённое солнце, опаляющее лучами бесконечные белые пески.

В горле давно пересохло, и невыносимая жажда сводит с ума, только, где же здесь достать воды? Возможно, где-то там, вдалеке, и есть оазис, только не осталось ни сил, ни желания его искать. Хрона подтягивает колени к груди, опускает голову и закрывает глаза — тьма под закрытыми веками многим лучше этой опостылевшей пустыни.

Хрона ненавидит этот пейзаж, не меньше, чем тот, что виден из окна её больничной палаты, куда снова придётся вернуться, как только этот сон закончится.

Хрона ненавидит свои сны; хотя, кошмары прошлого, казалось бы, давно не посещали, и лицо женщины, которую и в мыслях матерью называть не хочется, почти стёрлось из памяти. Почти.

Хрона ненавидит просыпаться, — в том реальном мире всё равно ничего не осталось, — да и было ли что-то изначально? — так что и возвращаться туда нет смысла.

Стоит открыть глаза — и перед взором вновь предстаёт привычный белый потолок, а в нос резко ударяет опротивевший запах лекарств и хлорки. Хрона и не помнит, сколько времени уже лежит здесь; может, прошёл год, а, может, и больше. Без толку считать дни и недели, когда знаешь, что всё равно останешься здесь, возможно, навсегда.

Эксперименты Медузы не прошли даром, и хрупкая оболочка подопытной крысы однажды просто не выдержала. Иногда Хрона думает, что, может, было бы и лучше, если бы Медуза сразу избавилась от неё, как только она стала бесполезной. Но Медуза в тюрьме, и неизвестно, жива ли ещё; а Хрона прикована к постели, и врачи ничего не могут сделать, а, может, и не пытаются.

Возле кровати, на тумбочке стоит ноутбук, и он, пожалуй, единственное, чем Хрона ещё дорожит. Единственное, что скрашивает однообразные будни. Только с некоторых пор даже интернет стал ненавистен: он подарил несбыточную мечту. А Хрона не знает, что делать с мечтами; одно ясно — если желание изначально не осуществимо, то и нет смысла желать.

Хрона плохо помнит момент их знакомства; помнит только, что Мака сама ей написала, а после, уже больше трёх месяцев они почти каждый день переписывались, делясь друг с другом своими мыслями и рассказами о жизни. Вернее, рассказывала только Мака, Хрона же совсем не хотела делиться историями о своих пустых буднях и том прошлом, которое лучше бы и вовсе забыть. Маке незачем об этом знать. У Маки своя жизнь, полная ярких красок и впечатлений, и Хрона часто думает, как было бы здорово, если бы Мака забрала её в свой мир. Только найдётся ли ей место в её мире? Найдётся ли место рядом с Макой? Ей, калеке в инвалидном кресле.

«Когда-нибудь мы обязательно встретимся,» — обещает Мака, и Хрона уверена, что печатая эту строчку, её подруга тепло улыбалась, искренне веря в свои слова. Только вот Хрона знает, что этой встречи никогда не произойдёт. Мечта так и останется несбыточной. Хрона знает это, и всё же пишет в ответ: «я буду ждать», — вставляя в конце фразы незамысловатую скобочку-улыбку; но на лице остаётся привычное выражение печали.

Это напоминает замкнутый круг прочерченный на песке.

Хрона всё ещё помнит сон, в котором встретилась с Макой среди бесконечных песков, и Мака протянула ей руку, выводя из этого круга. Хрона помнит радостную улыбку на губах подруги и мягкий взгляд зелёных глаз.

Хрона помнит как мерзко было просыпаться.

Во сне круг был стёрт, но в реальности остался. И глядя в окно, Хрона вновь видит привычный, ненавистный пейзаж, а линия горизонта кажется ещё более отчётливой.

Сжав слабыми пальцами подушку, девушка тихо шепчет, стараясь не замечать слёз, текущих по меловым щекам:

— Я буду ждать…

Она знает — это ожидание бесконечно. Её замкнутый круг невозможно разорвать.

---

Фик по серии романов Кодзи Судзуки "Звонок"

Автор: Шион-Они
Название: Невысказанное
Фендом: Звонок
Пейринг: Тояма Хироши/Садако Ямамура
Рейтинг: G
Жанр: гет, романтика, мистика
Размер: драббл
Статус: закончен
Аннотация: Воспоминания, что никогда не покидали, сиротливо спрятавшись на задворках сознания, ясно дают понять, что и в прошлом он чувствовал нечто подобное, когда смотрел на неё, когда прикасался к ней, мучаясь иррациональным страхом: коснуться - и лишь воздух сжать в сомкнутых пальцах. Иллюзия рассеется, исчезнет; также неожиданно, как девушка в черном, хранящая некую тайну в своем вечном молчании.

Как часто проводя ночи с женщинами, топя горечь в исступленной близости, касаясь их тел, он видел перед собой её, а в голове звучало её имя. Как часто ему хотелось вернуться в прошлое — туда, где ждала таинственная девушка с едва заметной улыбкой и отблеском печали в глубоком, задумчивом взгляде темно-карих глаз. Вернуться, и изменить это прошлое так, чтобы не потерять её.

Яркий белый свет бьёт в глаза, стоит разомкнуть веки. Привыкнув к свету, Тояма оглядывается вокруг, пытаясь прийти в себя и понять, где он оказался. Осмотревшись, он понял, что находится в больничной палате, о чем ясно свидетельствовала капельница, стоящая возле кровати, и неприятный запах хлорки и лекарств. Переведя взгляд, Тояма увидел девушку, склонившуюся у его постели. Похоже, она сидела здесь не первый час и от усталости задремала.

«Значит это не было предсмертной галлюцинацией,» — он улыбнулся, вспомнив последние события до потери сознания.

Тонкое платье, совсем не подходящее к холодному времени года, легкий аромат незрелого лимона, и руки, держащие в крепких объятиях. Совсем как когда-то…

Тояма мечтал умереть именно на её руках.

Пальцы холодные, как лёд, кожа белая, почти прозрачная, и лицо все то же. Она совсем не изменилась, все такая же как прежде, словно и не проходило этих двадцати шести лет, казавшимися Тояме мучительной вечностью.

И это кажется чем-то ненормальным. Не может человек совсем не измениться внешне за столь долгий промежуток времени. И если бы не последняя встреча, если бы он не потерял сознание прямо на ее руках, перед этим услышав в своей голове её такой родной голос, и те слова, что показались игрой больного воображения: «Садако переродилась», — то скорее решил бы, что эта девушка — её дочь, если и вовсе не внучка.

Садако кажется слишком ненастоящей, чтобы быть живым человеком, и в то же время слишком живой, чтобы оказаться призраком. Она словно балансирует на грани живого и неживого.

Воспоминания, что никогда не покидали, сиротливо спрятавшись на задворках сознания, ясно дают понять, что и в прошлом он чувствовал нечто подобное, когда смотрел на неё, когда прикасался к ней, мучаясь иррациональным страхом: коснуться — и лишь воздух сжать в сомкнутых пальцах. Иллюзия рассеется, исчезнет; также неожиданно, как девушка в черном, хранящая некую тайну в своем вечном молчании.

Девушка в черном — символ несчастья, символ беды.

Она не скажет ни слова, и лишь будет ненадолго появляться на сцене в особо значимые моменты. Длинное черное платье создаст резкий контраст с алебастровой кожей актрисы, а лицо её выразит задумчивость, углубленность в мысли, что неведомы другим. В конце спектакля девушка в черном подойдет к микрофону, раскроет губы, — и свет резко погаснет, ознаменовывая окончание пьесы; а с губ девушки не сорвется ни слова, и для зрителей так и останется загадкой: что же хотела сказать девушка в черном?

Сигэмори оказался на редкость проницателен, определив тогда, в прошлом, для Садако эту роль.

Что же не успела сказать девушка в черном?

Что не успела сказать Садако?

Не стал ли груз невысказанных слов той самой проклятой записью на пленке? Её завещанием миру.

Её желание — быть услышанной, быть понятой и принятой этим миром, что всегда оставался враждебным, вселяющим страх с осколками ненависти. Желание обретшее плоть, получившее форму смертельного вируса.

Садако открывает заспанные глаза и тепло улыбается глядя на Тояму. И улыбка её кажется мужчине эфемерной, как и сама девушка-призрак, сидящая на стуле у его постели.

Сколько раз он видел её во снах… Чаще — в кошмарах, после которых просыпался в холодном поту, но потом вновь хотел погрузиться в тот ужасный сон, лишь бы только снова её увидеть.

Страх и любовь сосуществуют.

Она склоняется над ним, накрывая прохладной бледной ладонью его руку.

«Тояма, я вернулась,» — её голос звучит в его голове, совсем как тогда. Даже спустя столько лет, Тояма не смог забыть момент её первого и единственного признания. Слова из глубины сердца, переданные прямо в разум, запечатлевшиеся в нем навсегда. Слова, которым незачем быть произнесенными вслух.

В глазах щиплет от непрошеных слёз, и движения с трудом удаются из-за еще не прошедшего окончательно действия анестетиков; но Тояма сжимает узкую ладонь девушки в своей руке, другой рукой касаясь её лица, проводя пальцами по бледным щекам, губам, длинным черным волосам, — лишь бы убедиться, что происходящее реально, а не очередной сон усталого разума.

«Даже если ты — иллюзия, прошу, не исчезай.»

И спросить хочется столь о многом, но слова застревают комом в горле, так и не вырвавшись на волю.

Девушка в черном никогда не отвечала на вопросы.

— С возвращением.

И в мягкой улыбке Садако, Тояма находит ответ на самый важный вопрос — она тоже скучала.

@темы: фанфикшн

---

Желание. Ф.Ф. Проклятие / xxxHolic

Автор: Шион-Они
Название: Желание
Фэндом: xxxHolic, Проклятие
Рейтинг: G
Жанр: юмор
Персонажи: Ичихара Юко, Каяко Саэки
Предупреждение: ООС

Юко отставила чашку с саке и обратилась к Ватануки:

- Ватануки, к нам посетитель, открой.

Парень открыл дверь и спрятался за ширмой. В магазин зашла девушка с длинными черными волосами и странным взглядом. Юко пристально посмотрела на нее.

- У вас есть желание. Я выполню его за определенную плату.

- Но у меня нет денег, - хрипло ответила посетительница.

- Это не важно. Плата зависит от цены вашего желания. Не больше и не меньше. Чего же вы хотите?

- Я боюсь своего дома.

Юко достала колокольчик, но девушка отрицательно помотала головой:

- Нет, не надо колокольчиков. Тут дело не в доме. Это мой дом, и я не хочу оттуда уходить.

- Так в чем же дело?

Девушка начала свой рассказ.

. . .

Каяко, очнувшись, потрогала голову, потом шею. Голова отозвалась тяжелой болью.

Девушка постаралась вспомнить, что случилось. Да, ее убил благоверный псих - муженек. Ну и черт с ним.

Жутко хотелось пить, и Каяко выглянула из комнаты. На кухне, в ее холодильнике хозяйничали какие-то незнакомые люди.

"Какого черта они забыли в моем доме?" - неприязненно поморщилась Саэки.

Она вышла на кухню, взяла стакан со стола, и с грохотом бросила его на пол. Люди оглянулись на шум. Мужчина раздраженно сказал:

- Ты можешь аккуратнее с посудой?

На что женщина ответила:

- А разве не ты разбил стакан?

Начался скандал, а у Каяко только сильней разболелась голова. Девушка открыла холодильник, достала бутылку виски и сделала большой глоток. Стало немного легче. Взяв бутылку с собой, она села на диван и продолжила наблюдать за парочкой, которая и вовсе не замечала ее присутствия. А скандал разгорался все сильнее и сильнее. Каяко допила бутылку до конца. Крики действовали на нервы, поэтому она попыталась встать и уйти. Пошатываясь, она дошла до холодильника и прихватила еще пару бутылок. Пустую она почему-то не выкинула, а две полных держала в другой руке.

Мужчина повернулся к холодильнику и увидел, как две бутылки виски зависли в воздухе. От страха открыл рот, собравшись заорать, но Каяко треснула его пустой бутылкой по голове, и пошатывающейся походкой направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Мужчина потерял сознание.

На следующий день пара съехала, и Каяко облегченно вздохнула. Но решив подстраховаться, всю выпивку и продукты перетащила наверх. Благо, есть еще один холодильник. Она поняла, что ее никто не видит, но она-то видит все прекрасно!

А посетители в доме появлялись все чаще и чаще... Это были новые жильцы, полицейские, журналисты, и просто любители острых ощущений. Это становилось невыносимо. Каяко стала чаще прикладываться к бутылке, но от этого ее мучила сильная жажда. Продукты тоже заканчивались.

Каяко осознавала, что она призрак, но от этого ей легче не становилось, к тому же она заметила, что последнее время она становится видимой. В этом были и свои плюсы, и минусы: минус в том, что она не может незаметно взять еду из холодильника, да и просто перемещаться по своему собственному дому, а плюс в том, что жильцы быстро съезжали.

Зато вслед за ними появлялись новые. Худшей категорией посетителей были школьницы и тележурналисты. Школьницы ходили по всему дому, и замогильным голосом говорили: "Это самый проклятый дом во всей Японии..." - потом шел страшный рассказ, а кульминацией: громкий топот по лестнице с дикими перепуганными криками. Репортеры же бродили по дому с телекамерами, надеясь заснять саму Каяко, и не учитывая того - нравится ей это или нет. А Каяко ненавидела фотографироваться.

Ужасней всего было похмелье. Когда с трудом сползаешь по лестнице ползком, во рту сухо и хочется пить; но обязательно появляется кто-то, и ты пытаешься поймать его и сказать: "Пожалуйста, дай воды". Пить хочется, а вместо слов из пересохшей глотки доносится только хрип. У незванного гостя срывается крыша, он пытается от тебя убежать, причем довольно странным образом: пятясь назад, сидя на заднице. Каяко становится смешно от этого зрелища, и она подползает к нему, чтобы сказать на ухо: "Друг, встань на ноги и принеси воды." А человек со страху окончательно сходит с ума, его увозят в дурку, а после этот чудик начинает нечти чушь и заклеивать окна газетами...

. . .

- Так чего вы хотите? - спросила Юко, дослушав откровения клиентки.

- Мне надоело, что в мой дом лезут все, кому не лень! Я просто хочу избавиться от них всех!

- Думаю, вы сами можете исполнить свое желание, - с улыбкой ответила хозяйка магазина.

@темы: проклятие, xxxHolic, фанфикшн

---

Парадокс

Название: Парадокс
Автор: Шион-Они
Фэндом: ориджинал
Жанр: гет, романтика, юмор
Рейтинг: R
Предупреждение: секс с использованием посторонних предметов
Размер: мини
Статус: закончен

Лера всегда была лесбиянкой и воспринимала это спокойно, не считая какой-то странностью или чем-то аморальным. Фразы знакомых, вроде: "ты просто не нашла еще подходящего парня" или "тебе нужен мужик"; девушку только раздражали и в то же время смешили.

- Врядли в мире найдется парень в моем вкусе, - усмехалась она. - Все эти пошлые, вульгарные мужики только бесят! Да и девушки куда лучше, если даже говорить о внешности. Мужская красота: мускулы, спортивность и прочее - только отталкивают! Вот подыщите мне милого, хрупкого, похожего на девушку мальчика, и, может быть, я стану би.

Судьба любит преподносить людям сюрпризы, и однажды Лера встретила парня, полностью походившего на ее идеал. Познакомились они на вечеринке, устроенной бывшей девушкой Леры.

Марк был невысокого роста - на пол головы ниже Леры, длинные черные волосы струились по его спине, а хрупкость, худощавость и смазливое личико делали его еще более похожим на девушку. При первом знакомстве Лера и сама усомнилась в том, что он парень: вначале она приняла его за милую готессу, поскольку Марк был одет в готическом стиле и даже аура исходила от него таинственная, несколько мистичная.

"Дракула двадцать первого века, блин, - усмехнулась тогда она про себя. - Интересно, какого оно пола?.."

Уже тогда этот "вампир" заинтересовал ее.

Но несмотря на свою милую внешность, утонченную ауру и столь же изысканные интересы: игра на скрипке, живопись и написание рассказов; особо прекрасным характером "вампир" не обладал - скорее наоборот. Подозрительность, необщительность, пессимизм поровну с цинизмом, были его отличительными чертами, хотя натягивать вежливую улыбку и маску дружелюбия он умел, но ненавидел это делать. Марк вообще терпеть не мог всякого рода притворство, но порой приходилось притворяться, поскольку его настоящее "я" отталкивало людей, а для Марка, хоть он и был замкнутым социофобом, мнение окружающих людей играло значительную роль - он ненавидел, когда на него смотрели искоса, с неприязнью и презрением, потому старался избегать подобных ситуаций.


Прошло пару месяцев, и Лера рассталась со своей девушкой. Та нашла себе парня и решила прекратить эти "игры". Как оно часто и бывает: для нее роман с девушкой был лишь экспериментом, развлечением, но Лера воспринимала их отношения серьезно и искренне была влюблена в эту девушку, даже строила планы на их совместное будущее... И когда она тихо ревела, заливая горе уже второй банкой энергетика, сидя в месте, где они обычно собирались всей компанией, к ней подошел Марк, который в тот день решил прогуляться, подышать свежим воздухом после двух недель привычного затворничества. Удивленно взглянув на зареванное лицо девушки, он молча протянул ей сигарету и присел рядом с ней. Лера благодарно кивнула, подпалив ее и судорожно затянувшись.

- Ну, рассказывай, - спокойно произнес Марк, тоже закурив. - Что случилось?

Лера не любила обсуждать личные дела с посторонними людьми, но в тот момент сорвалась - не было у нее сил держать это все в себе; и сквозь слезы и сдавленные рыдания, она выложила Марку всю правду, рассказала о предательстве любимой. Она думала, что теперь Марк попытается ее утешить банальными фразами: "все наладится", "со временем боль утихнет"; но никак не ожидала, что брюнет тяжело вздохнет, покачает головой, и скажет то, что должно было бы ее расстроить, но вместо этого, напротив, подбодрило и придало сил.

- Ничего удивительного, - сказал Марк выпуская изо рта облачко серого дыма. - Все люди такие. Предательство для людей - обычное дело. Да и чего вообще ты ожидала?

- Я любила ее, - пробормотала Лера.

В ответ Марк лишь горько усмехнулся.

После того случая они стали чаще общаться, а Лера постепенно все больше и больше привязывалась к этому странному юноше, и уже не могла с полной уверенностью утверждать о своей нетрадиционной ориентации. Впрочем, Лера оправдывала свою симпатию к Марку тем, что тот все равно чертовски похож на девушку, следовательно, она и воспринимает его не как мужчину. Для нее Марк был ходячей странностью, живым воплощением парадокса, но именно это и влекло ее к нему. В нем не было посредственности, что так раздражала Леру в других людях, а может, это лишь в ее глазах этот парень оставался особенным, ярким пятном среди серой массы.

Марк с ранних лет увлекался творчеством, писал рассказы в разных жанрах, особенно хорошо у него получалась романтика, и прочитав некоторые его работы, Лера ошибочно предполагала, что Марк отличается романтичностью, умением красиво и чувственно любить и проявлять свои чувства. И как же сильно было разочарование девушки, когда она наконец решилась признаться Марку в любви, поцеловав его, а парень в ответ, вместо того, чтобы заключить ее в страстные объятия или хотя бы робко улыбнуться, тихо смущенно сказав: "ты тоже мне нравишься"; осторожно отстранил Леру от себя и серьезно произнес:

- Скажу честно, у меня нет денег.

И эти слова ввели девушку в ступор, она попросту не знала, что ответить и почему вообще Марк завел разговор о деньгах?

- Ну так я грабить тебя не собираюсь, - неловко улыбаясь сказала она. - И разве я похожа на грабителя?

- Женщины - самые умные, хитрые и коварные грабители, склонные к манипуляциям, - хмуро ответил Марк.

- О, так ты женоненавистник? Только сейчас узнаю эту твою сторону, - разочарованно и даже несколько раздраженно протянула Лера. Ее признание, ее чувства - все летело к чертям! - А, может, ты просто боишься женщин? - усмехнулась она. - А я, знаешь ли, всегда парней недолюбливала. До встречи с тобой, - добавила девушка.

- Я всех людей недолюбливаю, - ответил Марк, но его слова звучали скорее как: "я всех людей боюсь". Не смотря на то, что ему было всего восемнадцать, за эти годы Марк немало узнал о людях, и у него было достаточно причин и оснований их бояться.

- Ну так чего тебе от меня нужно? Почему ты меня поцеловала? - прямо спросил он, пытаясь за видимым раздражением скрыть тревогу.

- Потому что люблю тебя, кретин! - с некой злостью на его подозрительность, выпалила Лера.

Парень смотрел на нее столь удивленно, все не в силах поверить в искренность ее слов, и тогда Лера внова притянула его к себе, затягивая в долгий, нежный поцелуй.

Да, для нее Марк был воплощением парадокса, ходячим противоречием, а может - просто маленьким диким зверьком, столь нуждающимся в приручении, но в страхе отвергающим его. Лера решила, что точно приручит этого зверька.

* * *

И вот уже год прошел с тех пор, как они начали встречаться, и месяц с момента начала жизни под одной крышей в небольшой однокомнатной квартире. Лера успела свыкнуться со странностями Марка, а многие из них даже находила милыми, как к примеру его привычку вести ночной образ жизни, а спать днем, или всякий раз после пробуждения первым делом выходить в коридор и проверять, надежно ли закрыта входная дверь. Впрочем, Марк никогда не переставал ее удивлять. Вот и в этот вечер он подошел к Лере, смущенно держа в руке какую-то коробочку и нерешительно протянув ее девушке, робко сказал:

- У меня к тебе просьба. Это касается нового рассказа, который я сейчас пишу.

- Да, я тебя слушаю, - сказала Лера, попутно раскрыв коробку и ошарашенно разглядывая ее содержимое. А в коробке лежал среднего размера страпон. Достав его, девушка удивленно посмотрела на эту взрослую игрушку, а уголки ее губ расстянулись в нервной улыбке. - Эм... это зачем? - наконец спросила она.

- Говорю же, я пишу рассказ и не могу описать некоторые детали, поскольку не имею опыта в таких делах, - раздраженно ответил парень, отводя взгляд пронзительных зеленых глаз. Ему самому было стыдно озвучить свою просьбу. - Рассказ про геев. Ну... эротика как бы... - пробормотал он.

- Подожди, ты что ли предлагаешь мне... этим?.. - шокированно спросила девушка, не в силах сдержать улыбки, и вскоре громко рассмеялась. - Нет, блин, ты это серьезно что ли?!

- Разумеется, - тихо ответил Марк.

- Ты спятил! - воскликнула Лера, продолжая смеяться.

Да, Марк умел ее удивлять, но эта просьба уже переходила все рамки.

- Прекрати ржать! Просто трахни меня уже! - резко, на одном дыхании выпалил Марк, тут же жалея об этих неосторожно брошенных словах.

Лера продолжала смеяться от самой нелепости ситуации. Да и где это видано, чтобы парень просил свою девушку поиметь его страпоном? Такого она даже от Марка никак не ожидала.

- Ну хватит! Кончай уже, - раздраженно пробормотал Марк, понимая, что зря вообще все это затеял.

- Чтобы кончить, надо еще начать, - усмехнулась Лера, подняв на Марка хитрый взгляд и покручивая в руке страпон. - А, знаешь, это вообще очень заманчивое предложение, да и неплохо иногда экспериментировать, - протянула девушка, ухмыляясь. - Раздевайся, - приказала она.

Марк послушно принялся расстегивать рубашку, но пальцы плохо слушались его, подрагивая от волнения. И ведь не первый раз он проводил ночь с Лерой, но никогда прежде ему не было так страшно и стыдно, как в этот момент. Он уже было передумал, как Лера подошла ближе и сжала руками его дрожащие ладони, внимательным, будто изучающим взглядом глядя в его глаза.

- Даже не думай сбежать после того, как зажег во мне любопытство и желание, - серьезно сказала девушка.

Лера помогла ему избавиться от одежды и с неприкрытой страстью и восхищением разглядывала обнаженное тело своего возлюбленного. Раздевшись и взяв в руки страпон, девушка присела на кровать и нежно коснулась рукой гладкой щеки юноши, провела пальцем по его соблазнительным, чуть приоткрытым губам.

- Может остановимся? - неуверенно сказал Марк, тревожно глядя на страпон в руке девушки.

- Но ты же сам это предложил. Поздно отступать, - Лера отрицательно покачала головой, мягко улыбнувшись. - Не бойся, я все сделаю аккуратно.

- Ты хоть знаешь, как это правильно делается? - взволнованно спросил Марк.

- Я читала рассказы об этом...

- Рассказы - одно, а реальность - это совсем другое! Лучше прекратить, пока не поздно.

- Прекращай истерить, реально как баба! Успокойся, в крайнем случае, мой мобильник на тумбочке, если что, в скорую позвоню.

- Спасибо, успокоила, - с долей сарказма, нервно пробормотал Марк.

- Да не бойся ты, - прошептала Лера в губы юноши, накрыв их нежным поцелуем.

Леру всегда привлекали девушки: их хрупкость, изящество. Это то, что она не могла найти в парнях. Но Марк был куда красивее и нежнее всех девушек, которых Лере доводилось видеть. Его почти эфемерная красота сводила девушку с ума. Эти длинные волосы в беспорядке рассыпавшиеся по подушке, врожденная худоба, пронзительный взгляд темно-зеленых глаз, словно смотрящих в самую душу, густые, длинные ресницы, до боли тонкие запястья, которые, казалось, сожмешь сильнее и они сломаются... Желание, с каждым прикосновением, с каждым взглядом в эти испуганные омуты глаз, разгоралось в девушке все сильнее.

Марк судорожно вздохнул, когда Лера начала расстягивать его, погрузив сначала один смазанный кремом палец. Ощущения были не из приятных, а когда девушка засунула в него еще два пальца, начав медленно двигать ими внутри, с губ парня сорвался стон. И вовсе не от удовольствия он стонал, а от пока еще не очень сильной боли.

- Черт! Ты бы хоть ногти подстригла, - сдавленно выдавил он. - Все мне там своими наманикюренными когтями раздерешь!

- Ну, тогда, может сменим пальцы кое-чем другим? - игриво улыбнулась Лера.

Марк отдышался, прижав руку к груди, где бешенно колотилось сердце и удары его отдавались барабанной дробью в ушах юноши. Лера приблизилась к нему, поглаживая чуть поблескивающий от смазки страпон. Марк со страхом уставился на этот, ставший таким опасным для него, предмет, но переведя испуганный взгляд на Леру, прочел на ее лице безжалостную решимость, и понял, что сопротивляться бесполезно.

- Я знал, что женщины опасны. Жестокие, расчетливые манипуляторы! - выпалил он сгоряча, тихо всхлипывая, ощущая, как чужеродный предмет медленно, по миллиметру проникает все глубже в его тело.

- Ты сам меня об этом просил, - напомнила Лера довольно улыбаясь, наслаждаясь ощущением своей власти над юношей.

Усмехнувшись, она остановилась и тут же резко вогнала весь страпон по основание в Марка. Парень закричал от боли, затрепыхавшись на постели, пытаясь слезть с этого предмета, доставляющего столь мучительные ощущения.

Лера намотала его длинные волосы на кулак, притянув к себе, ощущая на своем лице его рваное дыхание. Впервые в жизни ей так захотелось причинить ему боль, впервые в жизни захотелось почувствовать себя насильником. А страх в глазах Марка и слезы текущие по его щекам, дрожащая тонкая рука, что в мольбе легла на плечо девушки, только сильнее возбуждали.

- Эй, Марк, ты знаешь, тебе стоило родиться девочкой, - усмехнулась Лера, коснувшись губами уха парня и нежно проведя языком по ушной раковине, прикусив напоследок мочку. - Впрочем, сегодня у тебя будет шанс ей побыть.

* * *

Марк устало растянулся на постели. Все тело ныло от пережитой боли, а в мыслях созрел уже ни один план мести своей любимой девушке, у которой, помимо прочего, открылись еще и садисткие замашки. Но куда унизительней было открытие у себя самого мазохистких наклонностей.

"Докатился, - обреченно подумал парень. - Ну, теперь хотя бы смогу описать сцену секса в том рассказе," - мрачно усмехнулся он, вспомнив, из-за чего вообще это затеял.

Лера зашла в комнату, держа на подносе две чашки чая. Поставив поднос на тумбочку, девушка села на кровать, виновато опустив взгляд.

- Прости, я зашла слишком далеко.

- Я тебя когда-нибудь убью, - "ласково" пообещал Марк.

- Злишься? - грустно спросила девушка, на что Марк лишь усмехнулся в ответ.

- С чего бы? С того, что ты жестоко меня изнасиловала и унизила? Нет, что ты, совсем не злюсь!

- Так ты сам об этом просил! - попыталась защититься Лера.

- Ладно, забудем об этом, - глухо произнес Марк. - Все же странные у нас какие-то отношения, не считаешь? Какие-то неправильные...

- Просто, ты человек-парадокс, вот и я рядом с тобой, с каждым днем становлюсь все более парадоксальной.

- Это можно считать любовью?.. - задумчиво произнес брюнет, а Лера нежно улыбнулась в ответ.

- Врядли. Не любовь, а скорее конкретная помешанность. Я помешана на тебе до такой степени, что даже ориентацию сменила, а это, заметь, не мало. Я всегда буду с тобой - смирись. Фиг дождешься от меня предательства, - ответила Лера, наклонившись к парню и закрепив свое обещание настойчивым поцелуем.

@темы: ориджинал, фанфикшн

---

Зависимость

Название: Зависимость
Автор: Шион-Они
Фэндом: Буратино
Рейтинг: PG 13
Пейринг: Арлекин/Пьеро
Жанр: слэш, angst, songfic, AU
Предупреждение: ООС
Размер: драббл
Статус: закончен

Тихий, едва слышный смех срывается с бледных искусанных губ. Зыбкая темнота укутывает, смыкается вокруг, словно сам мир стал подобен чернильному пятну. И нет желания включать свет. Спрятаться бы, скрыться в этой поглощающей темноте... Она столь привычна и вместе с тем так ненавистна. Тьма вокруг? Нет... она внутри. И белыми одеждами ее не скроешь, хотя следы бесчисленных синяков пока еще удается как-то прятать.

Совсем тихо Пьеро смеется, и сам не знает, что же так его смешит? Но ведь это так забавно и так иронично: потеряться в своей роли и забыть собственное я. Привыкнуть к маске вечной жертвы и влюбиться в своего палача.

Скоро он вернется и пытка продолжится.

На губах шута привычная усмешка, он всегда весел, только Пьеро знает, что весь его оптимизм насквозь пропитан фальшью с примесью исступленного безумия. Он видел его слезы. Лишь раз. Но с того момента, равнодушие, с которым Арлекин обычно смотрел на него, сменилось ненавистью, а унижения перешли черту сцены. Словно месть - расплата за то, что стал свидетелем его слабости.

Даже если в его глазах он видит нечто до боли близкое: собственные чувства запертые глубоко внутри и медленно гниющие, собственное сумасшествие, порожденное хаосом противоречий. Разламать бы себя на части! Уничтожить эту неправильную, пугающую часть себя. Избавиться бы от этой зависимости, сродни необходимости. Возможно, только так удастся спастись, знать бы еще, хочется ли спасаться? Сбежать. Сбежать как можно дальше. Знать бы еще, от кого именно хочется убежать: от Арлекина или от себя самого?

С тихим скрипом дверь отворяется, впуская в комнату полоску яркого света. Почти бесшумно Арлекин подходит к сжавшемуся на краю кровати Пьеро и кладет руку на его плечо, заставив парня вздрогнуть от неожиданности.

- Все-таки остался... Даже после вчерашнего? - усмехается Арлекин. Он не станет просить прощения и никогда не покажет сожалений, но уже который раз Пьеро замечает предательскую дрожь в его голосе, выдающую его с головой. В такие моменты к нему закрадываются сомнения: кто же из них двоих в действительности жертва?

- Прости.

- Идиот! Тебе-то за что извиняться? - он притягивает ближе и осторожно обнимает, словно боясь сжать крепче, боясь снова причинить боль.

Совсем тихо Пьеро смеется, неловко утыкаясь носом в грудь парня. Моменты нежности столь редки и мимолетны, что страшно упустить даже один, еще страшнее от мысли, что любой такой момент может оказаться последним. Всё резко оборвется, и руки, что сейчас ласково гладят по спине, снова сожмутся в кулаках, щедро усыпая болезненными ударами. Рот искривится в безумной ухмылке, а глаза... нет, в такие моменты поэт больше всего боится даже случайно заглянуть в глаза своего любимого палача. Лучше не смотреть. Так будет проще вытерпеть, проще переждать очередную вспышку его гнева.

Как и тогда, год назад, когда это случилось впервые. Настойчивые поцелуи и грубые прикосновения заставившие впервые ощутить безумное сочетание страха с волнительным предвкушением. Вместо наслаждения подарил боль, растоптал окончательно. Этого стоило ожидать. Теперь уже привычно в страхе вздрагивать от его касаний, и зажмурившись, ждать удара. Побои давно вошли в привычку, вот только к другим развлечениям Арлекина привыкнуть никак не получается. У шута богатая фантазия, в чем к своему несчастью, Пьеро успел убедиться. Но не хочется признавать, что именно Арлекин спас его год назад.

- После ее смерти ты изменился. Стал как труп: пустой, ко всему безразличный.

Пьеро и сам помнит то время. Иногда ему кажется, что тогда он умер вместе с Мальвиной, и то, что осталось от него - лишь тень прежнего грустного поэта. Он помнит пустоту, что целиком поглощала, помнит с ума сводящую апатию и единственное желание: исчезнуть. С тех пор он разучился плакать.

- И ты спас меня, чтобы самому добить? - горько усмехается он.

- Признай, ты и не любил ее. Тебе нравилось само чувство влюбленности, а вовсе не эта голубоволосая кукла. Ты упивался болью, которую она тебе дарила, ловил кайф от отчаяния, в котором черпал вдохновение. Ты хренов мазохист, черт побери! - шут громко смеется, сильнее прижимая к себе Пьеро. - Тебе нужна эта боль, чтобы чувствовать себя живым. А мне... мне нужен ты. А иначе, без тебя я окончательно свихнусь.

И не хочется верить, что его слова - правда. Столь очевидная правда, от которой не сбежишь и не скроешься.

Запертые в картонном ящике, в собственном аду из четырех холодных стен. Потерявшие себя за треснувшими масками, сломанные куклы с оборванными нитями. Давно ведь мертвы, да и были ли живы изначально?.. Все, что осталось - фальшь. В этом мире все ненастоящее, словно сшитое из пустых иллюзий. Но лишь в глазах Арлекина поэт находит правду: жестокую, ироничную, но все же правду; лишь в его жестоких ласках находит жизнь.

@темы: Арлекин, Пьеро, слэш по Буратино, фанфикшн

---

Melody

Название: Melody
Автор: Шион-Они
Фэндом: Blood +
Рейтинг: PG 13
Пейринг: Дива/Сая
Жанр: фемслэш, драма, romance
Предупреждение: ООС, твинцест
Размер: мини
Статус: закончен

Четыре стены, ледяной плиточный пол и маленькое окошко, из которого когда-то было приятно смотреть на бескрайнее голубое небо, густую зеленую листву деревьев и линию горизонта, напоминающую об ограничениях, вгоняющую в тоску. С течением долгих, мучительно долгих лет, это окно стало ненавистным, как и однообразный, ничуть не изменившийся за эти годы, пейзаж.

Холод исходит из каждой щели ее камеры, проникая под тонкую, изношенную ткань накидки - единственной одежды, что ей дали. Девушка сильнее закутывается в свое потрепанное, грязное одеяние, и сжимается в комочек в углу, прижимая худые колени к груди.

Она давно потеряла счет времени. Да и о таком понятии, как "время", она лишь совсем недавно узнала от Аншеля. Он многому ее научил и часто рассказывает интересные истории о внешнем мире, о людях. Он говорит, что любит ее, говорит, что она нужна ему - но на каждую робкую просьбу выпустить из заточения, позволить увидеть прекрасный - по словам Аншеля, мир; мужчина лишь качает головой и обещает, что когда-нибудь исполнит ее желание, или переводит тему разговора, а иногда - молча уходит. Девушка поняла: спрашивать бесполезно, как и просить.

Она закрывает голубые, как то ненавистное небо, глаза, глубоко вдыхает, набирая в легкие воздуха, и начинает петь. Эта песня - все, что есть у нее. Единственное, что позволяет забыться. Печальные мысли, привычная безысходность с нотками ненависти, заглушается в звуках пронзительной, чарующей мелодии.

Песня и стала ключом ко всему: к тому будущему, в котором заветная мечта осуществилась ценой потери другой, новой мечты.

В тот день она получила имя. "Дива" - нимфа с прекрасным голосом - так сказала та, что вручила ей этот бесценный подарок - имя.

- Дива... - тихо произнесла девушка, словно пробуя это слово на вкус.

Губы растянулись в улыбке, а в глазах защипало.

Дива - прекрасное имя! И как она раньше жила столько лет без имени, когда даже у домашнего скота есть клички? У нее же не было и этого.

Дива не знала, как стоит вести себя в такой ситуации, не знала, что сказать, как выразить всю радость и благодарность, что она почувствовала. Она надеялась, что голубая роза брошенная из окна на самом верху башни, сможет выразить эти чувства.

- Я еще приду к тебе. Мне нравится твоя песня, - пообещала незнакомка, подняв упавший к ее ногам цветок.

И она сдержала обещание. Приходила почти каждый день, разговаривала с Дивой, рассказывала ей о своей жизни и удрученно вздыхала, понимая, что не сможет вместе со своей новой и единственной подругой прогуляться снаружи башни, смеяться, лежа на мягкой зеленой траве, вместе собирать цветы и устраивать пекники. Однажды Сая сказала, что когда-нибудь найдет способ освободить Диву, и тогда, они втроем, вместе с Хадзи, отправятся в путешествие по миру. Это было заветной мечтой Саи, и Дива разделяла с ней это желание - она тоже хотела увидеть мир, лежащий за пределами башни.

Дива улыбалась и пела - снова, и снова пела для Саи. Только так она могла выразить свои чувства - эту беспредельную тоску с хрупкими, едва начавшими зарождаться, нотками надежды. А Сая закрывала глаза, прислонялась спиной к деревянной двери, и с наслаждением ловила каждый звук слетающий с губ Дивы, не позволяя ни единой нотке ускользнуть от своих ушей.

В те светлые дни эта мелодия служила усладой для Саи. Девушка и представить не могла, что однажды эта песня будет пробуждать в ней лишь ярость и неудержимую ненависть. Песня Дивы стала ее проклятием, настигающим даже во снах.

Когда ключ повернулся в замочной скважине, а сам замок с легким звоном упал на пол, желание Дивы, ее сокровенная мечта наконец исполнилась. Когда Сая ушла, девушка нерешительно подошла к двери, все не в силах поверить, что происходящее сейчас - реальность, а не один из тех, будоражащих сознание, снов.

"Я хочу сделать сюрприз для Джоеля," - говорила Сая.

А Диву одолевала жгучая злость при одном упоминании этого человека - того, кто пленил ее, кто сделал ее подопытной крысой, вещицей для своих экспериментов.

Брюнетка усмехнулась. Что ж, будет ему сюрприз. Она сделает ему самый лучший подарок на день рождения.

Стоя среди обескровленных трупов гостей, ощущая жар пламени, поглотившего поместье, и сжимая в кольце тонких рук ослабевшее от потери крови тело именинника, Дива поняла, что такое ликование. Она наслаждалась этим мигом долгожданной мести, расплаты за свои страдания. Она хотела бы разделить это сладостное мгновение с той, что позволила ее мечте осуществиться, хотела бы порадоваться вместе с ней; но в глазах Саи, устремленных к ней, отражался ужас, сменившейся впоследствии на сжигающую ненависть. Тогда Дива не понимала, откуда столько ярости в ее глазах, но этот взгляд ранил, словно раскаленным ножом резал по сердцу, выжигая обиду.

...

Для них обеих время течет иначе, чем для людей. Многолетный сон сменяется коротким бодровствованием. Дива любит эти долгие периоды сна, ведь лишь во сне Сая смотрит на нее с теплом и добротой, нежно держит за руку, ведя за собой по освещенной летним солнцем зеленой лужайке. Лишь во сне Сая кладет голову на ее колени и позволяет перебирать пальцами пряди ее шелковистых черных волос, и умиротворенно прикрыв глаза, с легкой улыбкой на губах, слушает песню Дивы. Лишь во сне Сая целует ее, крепко сжимая в обьятиях. Лишь во сне Сая любит ее. Но Дива не так наивна, чтобы поверить, будто эти сновидения смогут когда-нибудь воплотиться в явь.

Во сне Сая любит ее, а в реальности крепко держит в руках меч, пуская по нему свою кровь - смертельный яд для Дивы; и с яростным криком нападает, с одной лишь целью: убить.

Дива выбивает меч из рук сестры и прижимает ее к стене. У них одно лицо на двоих, лишь цвет глаз отличается: глаза Дивы напоминают сапфиры, в то время как рубиновые глаза Саи отлично сочетаются с брызгами крови, окрасившими ее одежду. Дива любит кровь: ее цвет и вкус. Она бы с радостью попробовала кровь Саи, не будь та для нее ядом.

Дива сильнее прижимается к сестре, мягко проводит пальцами по ее щекам, и накрывает губы Саи поцелуем. В состоянии оцепенения, Сая смотрит на сестру не в силах пошевелиться, но когда Дива проводит язычком по ее зубам, а после проникает им в ее рот, девушка резко отталкивает ее и хватает с пола выбитый из рук меч, направляя лезвие на сестру. Дива звонко смеется в ответ.

...

За эти годы она привыкла к ненависти и вражде. Смирилась. А потом ей даже полюбился пылающий гневом взгляд алых глаз сестры, полюбилось это вечное противостояние.

Теперь Дива носит красивые дорогие платья взамен старой, потрепанной накидки, спит на мягкой кровати, а не на ледяном полу. Аншель беспрекословно ей подчиняется, исполняя любую прихоть. Его взгляд полон истинной, настоящей любви, пусть и навязанной инстинктом шевалье.

И ее песню теперь могут услышать многие. Только поет она лишь для одного человека, вернее, рукокрыла. Лишь для той, что подарила ей имя, а после - и свободу. Дива знает: Сая всегда слышит ее песню, и всякий раз сжимает в злости и бессилии кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, стоит нежным звукам мелодии каснуться ее ушей. Дива поет, зная, что Сая обязательно разыщет ее по голосу, по дивной, ранее столь любимой ею песне. Сая обязательно придет, чтобы снова попытаться убить Диву.

Дива смеется, глядя со сцены горящими в предвкушении сапфировыми глазами на пустующий зал, в ожидании единственного зрителя.

- Ну же, сестренка, следуй моему зову! Следуй, ведомая ненавистью ко мне!

@темы: Blood+, фанфикшн

---

Букет алых роз для червонной королевы.

Название: Букет алых роз для червонной королевы.
Автор: Шион-Они
Фэндом: ориджинал
Рейтинг: R
Жанр: фемслэш, даркфик, POV
Предупреждение: насилие, смерть персонажа
Статус: закончен
Размер: мини

В каждом человеке живет зверь: первобытная, жестокая сущность жаждущая крови. В ком-то этот зверь так и остается спящим, а кому-то приходится всю жизнь держать его на цепи; ведь стоит ему вырваться на свободу, и назад дорога будет навсегда закрыта, а впереди останется одна единственная дверь - та, что ведет в преисподнюю. Ты освободила моего зверя, сняла с меня железные оковы. Мне бы стоило проклинать тебя за это, но почему-то я наоборот - благодарна тебе.

Мы вместе открыли врата в ад.

В тот день я узнала твой секрет. Когда дверь подвала захлопнулась за моей спиной, все возможные пути назад оказались отрезаны.

На моих глазах была повязка. Ты держала меня за руку и вела за собой как слепого котенка. Когда ты сняла повязку с моих глаз, я зажмурилась от яркого света. Когда я осмотрела место куда ты привела меня, сердце пронзил липкий ужас. Подвал был оборудован под камеру пыток. Повсюду стояли различные пугающие на вид пыточные устройства, возле стены стояли три деревянных креста в человеческий рост, с потолка свисали цепи с огромными крюками на концах. На деревянном столике были аккуратно разложены медицинские инструменты, возле стола стояла кушетка, неподалеку от нее высокий шкаф, в котором ты хранила баночки с неизвестным мне содержимым и свою дражайшую коллекцию - когда я узнала, что ты коллекционируешь, мне стало тошно.

- А это - мое любимое, - сказала ты, с нежностью поглаживая гильотину.

Я помню твои руки, крепко сжимающие меня в обьятиях, а твои слова и по сей день болезненным эхом отдаются у меня в голове всякий раз, когда я предаюсь мечтам о том, чтобы начать жизнь с чистого листа. Знаю, это невозможно. Ты никогда не отпустишь меня, сколько бы я не умоляла.

- Если расскажешь кому-нибудь, лишишься головы.

В тот день ты впервые взяла меня. Твои руки грубо ласкали мое тело, оставляя на коже синяки. Ты дарила мне боль вперемешку с наслаждением. Снова и снова линчевала меня и вновь воскрешала из мертвых. С тобой я поняла как прекрасен ад и сколь завораживает безумие.

Мне бы стоило бежать прочь пока это было возможно, но я не могла противостоять искушению, не могла побороть влечение к тебе. Я боялась, но хотела тебя. С тобой я познала страсть, фальшивую любовь и эстетику агонии.

Однажды ты научила меня убивать. Сначала было страшно, но потом я кажется вошла во вкус.

Тот юноша был совсем молод... Тогда я не знала почему ты решила убить его, но после поняла, что тебе не нужны причины. Тебя мучала жажда. Как и меня. Парень лежал прикованный к кушетке. Он был полностью обнажен, а во рту покоился кляп. В уголках испуганных карих глаз собрались слезы. Ты приказала мне быть наблюдателем и не вмешиваться в твое развлечение.

- Зачем ты это делаешь? - Мой голос предательски дрожал. - Подожди! Давай сначала все обсудим, а потом...

- Сначала казнь, потом обсуждение, - резко оборвала меня ты.

- Но...

- Заткнись! Похоже, ты забыла свое место. - В твоем голосе звенела ярость.

- Прости, - сдавлено пробормотала я.

Больше я не смела тебе перечить, и как ты и приказала, я наблюдала за твоими действиями, наблюдала за сценой несправедливой казни, что служила тебе развлечением. Наблюдала, лишенная права помешать тебе. Мне было страшно. Но пугало меня вовсе не зрелище, что разворачивалось перед моими глазами, а неуместное чувство эйфории, захватившее меня в этот момент. Уже тогда я поняла, что зверь, заточенный в моем подсознании, пробудился.

Юноша стонал и корчился от боли когда ты резала его, когда сдирала кожу с его рук, а после щедро сыпала соль на оголенное кровоточащее мясо. Он пытался вырваться, когда нагрев металлический прут, ты выводила им на животе пленника рисунок короны.

- Подвесить на крюк или распять на кресте?.. Вытащить внутренности?.. - сбивчиво вслух размышляла ты. - Нет... Не подходит... Не сейчас... Ну конечно же!.. Точно! Просто обезглавить!

Твой звонкий смех эхом отразился от стен, заставив меня вздрогнуть. Я закрыла руками лицо, желая не видеть, подождать пока ты закончишь веселиться и сделать вид, что ничего не было - просто забыть. Лишь бы сдержать это чудовище - монстра внутри меня.

- Не смей закрывать глаза! - выкрикнула ты. - Подойди.

Не смея ослушаться, я подошла к тебе, старательно отводя взгляд от изувеченного парня истекающего кровью.

- Донеси его до гильотины, - приказала ты, а я в ужасе отпрянула, но твой ледяной взгляд пропитанный сталью заставил меня выполнить этот приказ.

Гильотина и по сей день вселяет в меня неприятное ощущение тревоги и зыбкого предвкушения.

Ты нежно обнимала отрубленную голову юноши, с любовью прижимая ее к груди, а после положила ее в шкаф, сделав частью своей ненормальной коллекции.

- В следующий раз ты сделаешь это, - сказала ты, поглаживая меня по щеке. - Любым способом, каким пожелаешь.

- Что ты имеешь в виду? - неуверенно спросила я, уже догадываясь об ответе.

- Разумеется, я говорю о казни, - улыбнулась ты.

С того дня я стала твоей ученицей. Рано или поздно ученик должен превзойти своего учителя, и мне удалось это сделать на удивление быстро. Твоим любимым способом казни было обезглавливание, я же предпочитала разнообразие в методах убийства. На своих жертвах я испробовала почти все пыточные устройства, хранящиеся в этом подвале, но особенно мне понравилось убивать при помощи серной кислоты: я поливала ею тела жертв, и кислота медленно разъедала их кожу, доходя до внутренних органов, а я наслаждалась видом агонизирующих людей; я вливала кислоту в их рты и она сжигала их изнутри. Я научилась получать удовольствие от роли палача, но куда большее наслаждение мне приносила роль твоей жертвы. Только твоей и ничьей больше.

После наших кровавых забав мы предавались любовным утехам. Прямо здесь: в этом холодном, сыром подвале. Мы касались друг друга окровавленными руками, пачкая тела в этой багряной жидкости, а потом слизывали ее, упиваясь этим опьяняющим вкусом крови. Острым ножом ты выводила рисунки на моей коже, и моя кровь смешивалась с кровью жертв, стекая по ногам, капала на пол. Ты всегда любила кровь, потому и мне пришлось ее полюбить. Этот подвал стал нашим маленьким любимым адом, где мы продолжали утопать в пороке и ловить кайф от боли: как от чужой, так и от своей собственной.

. . .

Сейчас я понимаю, что эти чувства были лишь слепой одержимостью. Но почему же я до сих пор одержима тобой?

Снова прихожу к тебе, сжимая в руках букет алых роз и вспоминаю день, когда я впервые подарила тебе цветы. В твоем взгляде сквозила ярость, но я не понимала почему ты злишься.

- Подарок на "не именины", - весело проворковала я, протягивая тебе букет. Ты взяла его, но после неожиданно резко ударила им меня по лицу и бросила цветы на пол.

- Почему?.. - тихо спросила я, прижимая ладонь к саднящей от удара щеке. Мое сердце сжигала обида.

- Я ненавижу белые розы! - без тени сожаления ответила ты, а потом усмехнулась и подняла помятый букет с пола. - Впрочем, все еще можно исправить.

Ты поставила цветы в вазу и протянула мне нож.

Этот день мне никогда не забыть. Удивительно, что после случившегося я еще осталась жива.

Ты приказала мне вскрыть себе вены, и я, похоже, перестаралась, выполняя твой приказ. Кровь текла по моим рукам не желая останавливаться, пачкала одежду и пол. Боль сковывала движения, кружилась голова, и тошнота подступала к горлу. Я была на грани обморока, но держалась из последних сил, дрожащими движениями кисти продолжая раскрашивать розы в твой любимый красный цвет. Моя кровь стала отличной краской. Я была счастлива видеть твои губы, растянувшиеся в довольной улыбке по окончанию моей работы, а после в памяти осталось тепло твоих рук, в которых ты держала меня когда я потеряла сознание. Впервые ты прикасалась ко мне так нежно.

Я бы хотела вернуть тот день и ту нежность. Хотела бы вернуть тебя.

Впрочем, ты и так частично со мной.

. . .

Каждый месяц я прихожу к тебе. Давно остывшее тело ныне покоится в сырой земле, и я, похоже, единственная, кто навещает твою могилу. При жизни у тебя не было близких людей, кроме меня, хотя, даже сейчас я сомневаюсь - были ли мы по-настоящему близки? Однажды ты приказала мне всегда быть с тобой, а я не в праве нарушить твой приказ. Каждый месяц я прихожу на кладбище и оставляю на могиле твои любимые алые розы.

Часть тебя спит вечным сном под землей, но другая часть по-прежнему со мной.

Я возвращаюсь в наше милое гнездышко - любимую камеру пыток, и достаю из шкафа самый дорогой мне экземпляр ранее принадлежащей тебе коллекции.

- Мы всегда будем вместе, моя королева, - шепчу я, и накрываю холодные посиневшие губы безответным поцелуем.

Мне нравится держать в руках твою голову: перебирать пальцами длинные рыжие с красным оттенком волосы, гладить холодную, уже начавшую покрываться следами разложения кожу, целовать закрытые веки и сомкнутые синеватые губы.

Моя любимая королева, отныне мы навеки заперты в этом пустом, одиноком аду. Но это твоя вина. Именно ты стала проводником в преисподнюю, именно ты пробудила зверя внутри меня. Если бы он так и остался спящим, то сейчас ты все также продолжала бы жить, а не лежала укрытая землей, пожираемая червями. Я лишь надеюсь, что ты была счастлива лишиться жизни от лезвия твоей обожаемой гильотины. Ты же не злишься на меня, правда?

Знаете, Ваше Величество, все-таки безумие заразно.

@темы: ориджинал, фанфикшн